Август 91-го: полузабытая революция

Данные социологического зондажа, проведённого «Левада-Центром», впечатляют. Половина (48%) опрошенных вообще не помнят, что случилось в августе 1991 г. Равно как и наиболее популярным (30%) ответом на вопрос «На чьей стороне были тогда Ваши симпатии?» оказался «Не помню, в те героические годы я был крайне мал». Так проходит земная слава.

Это притом, что Преображенская революция — (с) А.И. Солженицын, — как бы к ней ни относиться, была событием всемирно-исторического значения, произведшим далеко не ограничивающиеся территорией СССР сдвиги геологического масштаба. Не просто распалась сверхдержава, занимавшая 1/6 часть земной суши, — хотя и одного этого было бы достаточно. Изменилось всё политическое и экономическое устройство постсоветского пространства — и далеко не только постсоветского. С обрушением коммунистической идеологии и сверхдержавного взаимоупора, с 1945 г. обеспечивавшего весьма худой, но мир, пошли сумбур и драки, народы и государства стали встраиваться — кто относительно успешно, а кто и не очень — в новую конфигурацию мировых сил, всё переворотилось, а вот насчёт того, что укладывается, — и спустя 25 лет этого не видно.

Тогда — коммунизм, дескать, повержен, конец злому царству! — заговорили о «конце истории» — (с) Ф. Фукуяма. Сейчас очевидно, что оценка оказалась примерно той же точности, что речи о наступлении «Царства Разума» в 1789 г. Чего-чего, а разума в последовавшей многолетней кровавой эпопее, изменившей лицо Европы, было немного.

Так что звания великой у революции 1991 г. никто не отберёт. Ведь величие исторического события определяется не степенью его благостности (много ли было благостности в Великом переселении народов?), а масштабом последствий. А с масштабом у событий, развернувшихся после 1991 г., всё в порядке.

Бесспорно, защитниками Белого дома и шире — всей революционно настроенной общественностью — двигали в 1991 г. чувства самые идеалистические: «Что же задумано? Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, весёлой и прекрасной жизнью».

Переделано если не всё, то многое, но в процессе переделки сказано столько громких слов и напечатано столько бумажных денег (в придачу к тому «казнокрадов было так много, что у исследователя появляется соблазн выделить их в особую категорию буржуазии» — сказано про другую великую революцию, но и к нашей вполне применимо), что весёлая и прекрасная жизнь по-прежнему остаётся недостижимой мечтой. Вожди переругались и проворовались, их сменили другие с теми же наклонностями, в конце концов восторжествовал цезаризм — всё как у людей, всё как и во время других великих революций.

Но забвение, когда половина взрослого населения вообще не помнит, что случилось 25 лет назад, бывало ли такое во время других великих революций? И очень даже.

Сравнивать арифметически равные временные отрезки из разных эпох, вообще говоря, не очень корректно, потому что историческое время, в отличие от астрономического, весьма неравномерно. Иногда оно несётся вскачь, а иногда будто и совсем не движется. Тем не менее сравнение позволяет что-то понять.

Четверть века после Великой русской революции — это 1942 г. Понятно, что в столь тяжком году было не до революционных славословий и рефлексий (да и рефлексии тогда вообще не поощрялись), но ведь и весь революционный пафос Октября 17 г. был полностью мёртв. «Мир народам!», «Штык в землю!», «Заводы рабочим!», «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» — всё это было совершенно не ко времени, причём задолго до 1942 г. Ведущим стал русский патриотизм, к которому в 1917 г. отношение было хуже некуда.

В сущности, память об Октябре Семнадцатого спасли только сталинский канон — «Краткий курс истории ВКП(б)», вдалбливаемый населению, что твой катехизис, и «важнейшее из искусств», говорившее о том же, — «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году» etc. Если бы послеавгустовские российские власти столь же рьяно озаботились непрестанным долблением (подкрепляя долбление, где надо, и наказанием), то, конечно, граждане помнили бы все, что в 1991 г. произошла Великая Августовская Демократическая Революция, — похоже, кстати, что прозападная общественность сегодня жалеет, что такого долбления не было. Ибо в самом деле: ни канона, ни произведений искусства и литературы — вообще ничего. Сохранить в народе память (хоть правильную память, хоть какую-нибудь) при таком небрежении идеологической работой трудновато. Дело забывчиво, а тело заплывчиво, что мы сегодня и наблюдаем.

Не будь постоянной подпитки и стимуляции, и в 1942 г. мало бы кто помнил о случившемся в октябре 1917 г. — притом что случилась великая революция, изменившая жизнь и страны, и мира «до основанья, а затем».

Возможно, ещё более верным было бы сравнение нынешнего юбилея в России с 1814 г. (если отсчитывать 25-летие от 1789 г.) или 1817 г. (если отсчитывать от свержения монархии в 1792 г.). Все мегатонны звучных лозунгов, произнесённых четверть века назад (а французские революционеры нарочито позировали на подмостках истории), ушли как в песок. Причём если при вернувшихся Бурбонах — Реставрация! — было не очень удобно говорить о свержении монархии в 1792 г., то несколькими годами раньше, при великом императоре, наблюдалась такая же общественная амнезия. Конечно, определённую роль играла свирепая наполеоновская цензура, запрещавшая говорить о революции, как будто её и не было, но более существенной причиной было само нежелание французов помнить.

Что, кстати, породило известный парадокс бонапартизма. Вся система наполеоновского властвования и вся элита, осуществлявшая это властвование, были порождением революции. От ancien regime не осталось почитай что ничего, всё приходилось выстраивать заново — как и положено при великих революциях. При этом исторического первоисточника императорской власти как бы вообще не существовало, о революции было запрещено говорить вслух. То есть модель совершенно обратная сталинской с её предписанными каноном ритуальными реверансами перед Великим Октябрём.

Самое интересное, что обе модели работали.

Сегодня мы наблюдаем третью модель. Канонизации Августа 91-го нет, запрета на упоминание тоже нет, а есть массовое забвение и безразличие. Что называется, «не будите страсти», ибо что горевать о прошлогоднем снеге.

Это, конечно, не отменяет колоссальных последствий великой августовской революции — последствий, далеко ещё не исчерпанных.