Закон, по которому степь плодородит

Короткая ссылка
Максим Соколов
Максим Соколов
Родился в 1959 году. Известный российский публицист, писатель и телеведущий, автор книг «Поэтические воззрения россиян на историю», «Чуден Рейн при тихой погоде», «Удовольствие быть сиротой».

80 лет назад, 5 декабря 1936 года, постановлением чрезвычайного VIII съезда Советов Союза ССР была утверждена вторая конституция СССР (первая — в 1924 году, конституция РСФСР 1918 года не считается, поскольку тогда и самого СССР не было). Конституция 1936 года, именуемая также сталинской, оказалась самой долговечной в отечественной истории.

Она просуществовала 40 лет, только в 1977 году уступив место брежневской конституции. Причём за все эти 40 лет в неё вносились правки сугубо технического характера. Изменялось административно-территориальное деление (в 1940 году список союзных республик пополнился Латвией, Литвой, Молдавией, Эстонией и Карело-Финской ССР, затем последняя была в 1956 году разжалована в автономии), наркоматы переименовывались в министерства — и не более того. Союз был нерушимым, конституция тоже. С предсмертными конвульсиями брежневского основного закона, который кроили и так и этак, покуда не исчез сам предмет регулирования, это никак не возможно сравнивать.

Конституционный процесс 1936 года — обнародование проекта, всенародное обсуждение, речь товарища Сталина от 25 ноября, посвящённая проблемам конституционализма, — проходил, как тогда было заведено, с превеликой помпой. Это была важная общественно-политическая кампания. В песне «Широка страна моя родная» сообщалось: «Золотыми буквами мы пишем // Всенародный сталинский закон», акын Джамбул славил «Закон, по которому радость приходит, // Закон, по которому степь плодородит, // Закон, по которому сердце поёт, // Закон, по которому юность цветёт». Ритуальное почтение демонстрировалось и далее, однако серьёзного интереса к документу не было ни у власти, ни у подданных. Подобно тому, как по большому счёту никого в СССР не интересовала работа Верховного Совета, точно так же никому не был интересен основной закон. Даже ритуальные приседания были довольно слабы, особенно по сравнению с панегириками партии и правительству.

Немного в 1936 году воспрянула интеллигенция, представители которой (в сильно кулуарных разговорах, разумеется) предполагали, что принятие новой конституции (к тому же сочинённой бывшим любимцем партии Н. И. Бухариным) есть сигнал, свидетельствующий о грядущем помягчении режима. Даже самые свободные в мире выборы из одного кандидата были истолкованы в том смысле, что это сейчас они безальтернативные, а потом, когда граждане научатся голосовать, появится и альтернативность. Даже не ошиблись: в 1989 году на выборах народных депутатов СССР, то есть всего через 52 года, она и вправду появилась.

Впрочем, вскорости, в 1937—1938 годах, самым прискорбным образом окончил жизнь и творец всенародного сталинского закона, и очень многие интеллигентные оптимисты, после чего поиски сигналов прекратились сами собой.

Ирония истории — дама Клио порой любит едкие шутки — в том, что апелляции к конституции в итоге оказались отданы в безраздельное пользование антисоветски настроенным гражданам. В официозе (и даже в подцензурной печати вообще) аргументация типа: «Это конституционно, а это неконституционно», никогда и никем не использовалась — в качестве нормообразующего источника, к которому апеллируют, чтобы доказать свою правоту, а равно и неправоту оппонента, использовались другие тексты. Всё больше работы классиков марксизма и документы партийных съездов.

Единственным, хотя и несколько анекдотическим образцом конституционализма, прошедшего цензуру, является судебная речь эффективного продавца комиссионки Димы Семицветова в фильме «Берегись автомобиля»: «Этот тип замахнулся на самое святое, что у нас есть. На конституцию!». Имеется в виду, что конституция дозволяет личную собственность, а Юрий Деточкин эту собственность (автомобиль ГАЗ-21) у Семицветова украл.

То ли это была фронда создателей фильма, вкладывающих восхваление всенародного сталинского закона в уста работника советской торговли, то ли так совпало, но одновременно с конституционализмом в кинокомедии появился конституционализм уже не комический. Диссидентское движение в СССР начертало на своих знамёнах призыв к властям: «Соблюдайте вашу конституцию!», чем поставило партию и правительство в деликатное положение.

Особенность всенародного сталинского закона была в том, что, провозглашая широчайшие права и свободы, основной закон не предусматривал механизмов реализации этих прав и их защиты в случае попрания, потому что ни самому Сталину, ни его подданным и в голову не приходило, что кто-то может этого потребовать. При Сталине цена такой требовательности была известно какой.

Но при вегетарианском Брежневе такие требования — пусть даже исходящие от немногочисленной кучки людей — появились, и что с этим делать, было не очень понятно. Согласиться с буквой конституции означало бы начать кипучую перестройку — с её вполне вероятным неизбежным финалом — на 20 лет раньше. Сказать: «Мало ли что там написано», было не вполне прилично — всё ж таки основной закон. Хотя товарищу Сталину, возможно, при этом сильно икалось на том свете — вольно ж ему было принимать такой маниловский документ, а нам теперь расхлёбывай.

Впрочем, ещё больше икалось вождю и гению, когда последние правители СССР тщетно боролись с парадом суверенитетов. Хоть конституция была уже брежневская, но право на самоопределение вплоть до отделения, в итоге угробившее Союз, перекочевало в неё из сталинского основного закона. Причём вождь специально отметил важность такой нормы, так что это даже нельзя списать на его недосмотр: «Предлагают исключить вовсе из проекта конституции 17-ю статью, говорящую о сохранении за союзными республиками права свободного выхода из СССР. Я думаю, что это предложение неправильно и потому не должно быть принято съездом. СССР есть добровольный союз равноправных союзных республик. Исключить из конституции статью о праве свободного выхода из СССР — значит нарушить добровольный характер этого союза. Можем ли мы пойти на этот шаг? Я думаю, что мы не можем и не должны идти на этот шаг. Говорят, что в СССР нет ни одной республики, которая хотела бы выйти из состава СССР, что ввиду этого статья 17-я не имеет практического значения. Что у нас нет ни одной республики, которая хотела бы выйти из состава СССР. Это, конечно, верно. Но из этого вовсе не следует, что мы не должны зафиксировать в конституции право союзных республик на свободный выход из СССР».

Вот и зафиксировали, за что М. С. Горбачев (и не только он) может быть особо признателен товарищу Сталину. Практически всемогущий вождь, который мог написать в основном законе страны всё что угодно — например, преобразовать СССР не только по сути, а и по букве в унитарное государство и тем самым сильно облегчить жизнь наследникам, — этого не сделал, оставив им вместо этого минное поле.

Впрочем, эффективный менеджер, которым иные считают товарища Сталина, не обязан заглядывать на 30 и даже 50 лет вперед. Довлеет дневи злоба его, а наследники пускай сами разбираются. 

Скорее всего, всенародным законом вождь пытался решить чисто сиюминутную внешнеполитическую задачу. «Золотыми буквами» и «степь плодородит» — это, наверное, ему тоже было приятно, но приятность эта была подобна удовольствию от десерта, который всё-таки в обеде не главное.

Главным же было умножение, говоря нынешним языком, «мягкой силы», то есть создание привлекательного образа СССР в странах капитала. О чём он и говорил открытым текстом: «Теперь, когда мутная волна фашизма оплёвывает социалистическое движение рабочего класса и смешивает с грязью демократические устремления лучших людей цивилизованного мира, новая конституция СССР будет обвинительным актом против фашизма, говорящим о том, что социализм и демократия непобедимы. Новая конституция СССР будет моральной помощью и реальным подспорьем для всех тех, кто ведёт ныне борьбу против фашистского варварства». То есть, во-первых, распространение советского влияния — Коминтерн в 1936 году был вполне себе живой, во-вторых, коалиционное творчество в преддверии войны, которой ждали все. Для того и мягкая сила в виде ультрадемократической конституции.

Правда, здесь он просчитался. Если говорить о прагматических будущих союзниках типа Черчилля, то фраза: «Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин», говорит сама за себя. В переводе с английского: «По мне, хоть пёс, лишь бы яйца нес», а демократизм Сталина и его конституции — дело 25-е.

Если же говорить об искренних симпатизантах СССР (как активных, так и потенциальных), которые, конечно, тоже были, то их не слишком интересовали сталинские усилия по конструированию буржуазно-демократических потёмкинских деревень. По той причине, что тогда время было такое — демократия и правовое государство были не слишком в моде, и Сталина если любили, то за совершенно другое, отнюдь не за его конституционализм, а за строительство нового мира, новое небывалое социалистическое народовластие и так далее, и тому подобное.

Поэтому выстрел получился холостым. С принятием всенародного закона мягкая сила СССР и не увеличилась, и не уменьшилась, какой была, такой и осталась.

Ну а конституционные мины тоже остались и сработали спустя десятилетия.

 

Сегодня в СМИ
  • Лента новостей
  • Картина дня

Данный сайт использует файлы cookies

Подтвердить