Но некоторые равнее
Перед законом все равны, но некоторые равнее. Мы часто повторяем эту фразу, но редко задумываемся о первоисточнике. Там она звучит так: «Все животные равны, но некоторые более равны, чем другие». И дело тут не в буквальном соответствии, а в контексте, вернее — в идее.
В «Скотном дворе» Оруэлл в сущности говорит о том, что революционные принципы и программы, возведённые в абсолют, всегда оборачиваются тоталитарной диктатурой.
Да, аллегория с нашим 1917-м. Но очень актуальная и сегодня. Ну смотрите.
Вот галерист Гельман рассуждает в эфире о том, что происходило на Тверской 12 июня. По версии галериста, плохие реконструкторы помешали хорошим молодым ребятам творить историю.
Чем же плохи реконструкторы? Марат Гельман называет две причины.
Причина первая. Системная.
«Любовь к реконструкторам, любовь к истории — она какая-то странная у нас… В стране, в которой в принципе декларируется возврат в традициям, есть опасность, что они станут реальностью…»
Я привожу прямую цитату, дабы ни у кого не возникло сомнений. Гельман сказал ровно то, что сказал. А сказал он буквально следующее: «Плохо, что кто-то в России пытается сохранять традиции».
Причина вторая заключается в том, что некто из реконструкторов ушёл добровольцем воевать в Донбасс. Тут Гельман припомнил почему-то, что писатели-фантасты тоже пошли воевать. Так понимаю, речь о Захаре Прилепине.
Не уверена, что Прилепина можно аттестовать как писателя-фантаста, но у Гельмана своя картина мира. Каким боком Захар Прилепин оказался к тому, что происходило на Тверской 12 июня, — не очень ясно.
Зато ясно, что и произведения писателей-фантастов тоже могут стать на пути нового мира, который пытаются сотворить молодые революционеры, устроившие бузу на Тверской.
Вот — к слову уж — Оруэлл хотя и не воевал на Донбассе, но вполне может встать на пути, но об этом поговорим ниже.
Пока же остановимся на том, что плохие реконструкторы и те, кто пришёл на них посмотреть, должны были — снова цитирую дословно — «просто собрать манатки и отойти в сторону».
Почему?
«Молодые люди творили историю, а какие-то люди изображали историю… Нарисованные человечки обиделись на настоящих… Мы все должны отодвинутся и смотреть, как в России начинается новый исторический протест».
Понимает ли галерист Гельман, что молодые творцы новой истории нарушили закон, притом самым демонстративным образом?
О да!
Не только понимает, но и всячески приветствует.
«Сменить власть законным путём невозможно…Авторитарное общество так выстраивает законную систему, что возможно действовать только незаконно…»
При этом сам галерист Гельман свергать власть незаконными способами не готов, готов только из своего эмигрантского далёка помогать советами и чем-то ещё, хорошо понимая, что «эти ребята, может, ничего и не сделают, но за ними придут».
Знакомое что-то, не правда ли?
Ну конечно!
«Но это была ещё не буря…»
Буря — как все теперь знают — грянула в 1917-м, и вот вам снова Оруэлл, с которого мы и начали сегодня.
Но я была бы несправедлива к Марату Гельману, если бы ограничилась им одним. Иными словами, если бы у моих читателей сложилось впечатление, что это исключительно — и только — позиция Гельмана.
Это не так.
Мысль о том, что реконструкторы и все, кто пришли на них посмотреть (в общей сложности по Москве около 100 тыс. человек, напомню), должны «собрать манатки» и убраться, освободив улицу для акции протеста, высказали разные люди.
Их немного, но это очень громкие люди, всегда желающие настоять на своём и не терпящие иного мнения. То есть иное мнение эти люди по определению относят к неправильному — или лживому, или лукавому, или проплаченному, или порождённому зомбированным сознанием, или ватному, или колорадскому.
Словом, иного быть не должно.
Вот утверждает такой человек, что молодёжь, вышедшая на улицы в Москве и других городах 12 июня, — это цвет нации и единственное будущее России, потому что другой молодёжи у неё нет.
Вот возражают ему, что есть и другая.
Юнармия, к примеру, насчитывает более 100 тыс. человек, притом что в ряды движения берут не всех желающих.
«Так это же зомбированные пропагандой дети нищих родителей, которые продались за нарядную форму и возможность даром отдохнуть летом. Или молодые карьеристы, которым обещаны стремительные социальные лифты. Или кровожадные милитаристы, заточенные исключительно на то, чтобы убивать», — немедленно и громко начинает возражать человек.
И они, конечно же, тоже должны «собрать манатки и убраться с дороги».
Почему?
«Оно вообще всегда так происходит, когда люди инстинктивно понимают, что они, выражаясь языком Троцкого, «должны быть выкинуты на свалку истории», они добровольно ретируются. Всё, что происходило до трёх часов на Тверской, этот костюмированный сюрреализм, было просто бэд трипом; то, что происходило после, — реальностью. Жестокой, местами страшной, сложной реальностью…»
Это уже не Гельман, это какая-то безвестная девочка, вскользь — между рассуждениями о системе ложных дихотомий — назвавшая реконструкторов подонками.
— Да почему же, почему, если их много больше, если они работают и учатся, любят свою страну и хотят в ней жить?
— Да вот мы так решили.
— А вы, собственно, кто?
— Совесть нации, соль земли русской, носители сакрального знания о том, как обустроить Россию.
— Да с какого перепугу?
— Ну, мы так решили.
Такая примерно система аргументации.
Или вот ещё.
Телеведущий Соловьёв назвал участников минувшего навальнинга «толпой гопников, мажористых придурков и вечными двумя процентами дерьма».
Часть толпы обиделась и отправилась в ГУВД Москвы (в ту самую ненавистную полицию, на представителей которой революционная молодёжь нападала с газовыми баллончиками и ножами) с требованием привлечь Соловьёва к уголовной ответственности.
Понимаете, да?
Люди, которые оперируют в публичных дискуссиях словами «твари», «подонки», «мрази» и прочими (по большей степени непечатными), обращаясь к собеседникам, рассуждая о президенте страны, её армии, полиции, рассказывая об учителях, врачах, судьях, даже собственных родителях, вдруг смертельно оскорбились на симметричный — в сущности — ответ.
И даже не вполне дотягивающий до симметричного.
Вот если бы телеведущий Соловьёв предложил шилом выкалывать протестующим глаза (что призывала делать с полицейскими одна революционно-гламурная тётка) или выложил бы в открытый доступ их домашние адреса (что тоже делалось неоднократно), тогда было бы более-менее симметрично.
Но это всё из той же серии.
Вам нельзя — нам можно.
Да почему же?!
А потому что «некоторые более равны, чем другие».
И это — заметьте! — ещё до того, как они свершили свою революцию.
Это только на подступах к их «свободному миру».
Кто-то справедливо заметил в комментариях у меня на FB: «Дай им кожанку и маузер…»
Вот да!
И комиссары в пыльных шлемах где-то в своих звёздных мирах закусят губы от зависти.
Впрочем, нет, не станут завидовать комиссары. Скорее, опечалятся, а может, даже ужаснутся. Они — комиссары — теперь уже точно знают: следом (стоит только выпустить джинна из бутылки) идёт человек с ледорубом.
И не укрыться от него ни в солнечной Мексике, ни в какой другой уютной стране.
И это — да! — та самая вредная фантастика, которая может стать на пути революционного процесса.
И я думаю, что должна.
Ну не можем мы который век наступать на одни и те же грабли!
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
