«Было потеряно два литра крови»: дочери скончавшегося пациента Елены Мисюриной рассказали подробности трагедии

— Расскажите, пожалуйста, про вашу семью. Ходили слухи, что вы очень обеспеченные люди. Это так?

А.С.: Наш папа был обычным плотником, строителем. Ничего сверхъестественного в нашей семье вообще нет. У нас нет никаких связей, мы совершенно обычная семья.

Е. И.: Родители всегда работали в строительной сфере — и папа, и мама. Я работаю в сфере дистанционного обучения. Сестра занимается юриспруденцией.

— Вы живёте все вместе?

А.С.: Сейчас отдельно живём, но когда всё это произошло, мы жили вместе.

— Когда ваш отец заболел?

А. С.: В 2013 году. Зимой у него была обычная простуда. Он пошёл в поликлинику, чтобы взять больничный для работы. Врач назначил, как обычно, анализ крови. Когда результаты пришли, оказалось, что в крови повышенное содержание лейкоцитов. Отца отправили к гематологу. Во время обследования у папы нашли рак предстательной железы. В апреле делали биопсию, оказалось, что опухоль доброкачественная. Летом ему должны были сделать операцию, ждали квоту. Во время сбора анализов для операции у него снова выявили превышение нормы лейкоцитов. Врач-гематолог из обычной районной поликлиники сказала, что нужно всё-таки сделать трепанобиопсию — пункцию костного мозга, чтобы убедиться, есть эта болезнь или нет.

Это необходимо было сделать быстро, до операции, поэтому папа согласился на платное исследование. В поликлинике ему дали визитку клиники «Генотехнология». 24 июля он записался и уже 25-го пошёл на процедуру. Он приехал туда где-то около 9 утра. Процедура была сделана быстро. Как мы впоследствии узнали, после этой процедуры нужно ещё два-три часа находиться в клинике под наблюдением врача. Врач должен измерять давление, смотреть за состоянием пациента. Но, к сожалению, этого не было сделано.

Врач сказала папе, что это обычная, рутинная процедура, которая не требует специального наблюдения. Поэтому после процедуры он поехал на работу.

Е.И.: Сначала он нам позвонил — и мне, и сестре, и маме (мы контролировали каждый шаг). Он сказал, что врач его отпустил. Папа был в клинике около 9 утра, в 9:30 или даже в 9:20 его отпустили. СМИ пишут, что он находился там час, — это абсолютная ложь.

А. С.: Уже на работе, ближе к обеду, он начал жаловаться коллегам, что у него болит в ягодице, отдаёт в ногу. Потом начались боли в животе. А так как он работал при больнице (его компания тогда обслуживала больницу), он даже подходил к врачу, просил обезболивающее. Но врач не стал брать на себя ответственность и давать обезболивающее человеку после такой ответственной процедуры.

Е. И.: Врач сказал, что это серьёзная процедура.

А.С.: В итоге его начальник отпустил папу раньше конца рабочего дня. Кстати, после пункции папа вообще больше не работал, потому что испытывал боли. Всю работу за него выполнял напарник. Он приехал домой, жаловался на боли в животе. Никто даже подумать не мог, что это может быть как-то связано с пункцией. Даже когда вызвали скорую помощь и врачам скорой говорили, что ему сегодня делали такую процедуру, они не приняли это во внимание. Когда они пальпировали живот, то обнаружили там какое-то образование и подумали, что это аппендицит. В общем, он был госпитализирован с неуточнённым диагнозом «аппендицит».

Естественно, этот диагноз потом не подтвердился — когда его привезли в больницу. На следующий день ему сделали компьютерную томографию — и там уже обнаружили гематому. Но уже два литра крови было потеряно.

Е.И.: Он нам позвонил. (Просто сестра забежала немножко вперёд.) Когда скорая забрала его, по ОМС, мама поехала с ним в 3-ю клиническую больницу (Медицинский центр управления делами мэра и правительства Москвы. — RT). Все говорят про «Медси», а мы даже не знали, что это «Медси». Папу забирала обычная скорая. На следующий день после КТ он позвонил и сказал: «Лена, у меня обнаружили порез венозного сплетения. И там гематома, в месте проведения этой пункции». То есть это было видно уже на компьютерной томографии. Он ещё при жизни сказал нам это, до того как проводили операцию. Потом в СМИ всё переврали: говорили, что его уже там исполосовали.

А.С.: Что он умер на операционном столе. Но такого не было.

Е.И.: Всё это полная чушь, да. И я сразу выехала с работы, встретилась с мамой. Мы поднялись на этаж — папу везли на каталке, мы его застали ещё живым, его только на операцию везли. Было много врачей. Мы остановились, и он сказал маме последние в жизни слова: «Валя, она мне проткнула...».

Потом ему сделали операцию. Мы с мамой в это время ждали. Операция длилась очень долго, больше четырёх часов. Вызывали дежурного сосудистого хирурга из другой государственной больницы, он оперировал. Потом мы встретились с хирургом, который присутствовал на операции. Естественно, мы спросили, в каком состоянии папа, врач ответил, что стабильно тяжёлое.

Он сказал, что все в шоке от того, как человек сделал эту пункцию. Что она её сделала не в том месте. Сказал, что там просто… Просто как студенты порезали. На следующий день уже поехали сестра с мамой.

А.С.: Он был уже в реанимации, нас туда не пустили. Врач сказал, что состояние очень тяжёлое, что папа потерял очень много крови и подключён к аппарату искусственной вентиляции лёгких. На следующий день, в 9 часов утра врач нам позвонила и сказала, что в 6:20 папы не стало.

Е.И.: Потом мы забрали результаты этой пункции, чтобы узнать, что за врач это сделал, а также чтобы узнать результаты анализа. В лаборатории по взятому Мисюриной анализу написали, что материал слишком мал по объёму и неинформативен и что раковых клеток не обнаружено. Рак крови обнаружило только вскрытие. Как можно говорить о том, что она правильно сделала пункцию, если даже тот биоматериал, который был взят, был взят некачественно!

— Почему операцию проводили в клинике «Медси», а не в государственной больнице? Ведь «Медси» — клиника частная и достаточно дорогая.

Е.И.: Уже на следствии мы узнали, что это была «Медси».

А.С.: Но папа туда поступил по ОМС. У папы вообще не было ДМС (я знаю, что это такое: у меня есть такой полис). Но скорая привезла его именно туда. Мы даже и не думали, что там какая-то платная клиника. 

— Никаких денег с вас не брали?

Е.И: Нет. Операцию провели бесплатно.

— В СМИ пишут, что эта клиника якобы не имела лицензии на проведение вскрытия.

А.С.: Про эти моменты мы узнали только в суде, со слов Елены Николаевны. Прокурор представлял какие-то документы о том, что у них есть лицензия.

Е.И.: То есть не факт, что у них нет лицензии. Может, это сейчас так в СМИ представлено. Просто материалы дела дополнялись в ходе суда...

— Давайте вернёмся к тому, как вы попали в клинику к Мисюриной.

— Е.И.: Это клиника её мужа, как оказалось впоследствии. Обратиться туда посоветовали в районной поликлинике. Дали визитку — только этой клиники.

Для нас смерть папы была шоком, и мы долго не решались подать заявление на возбуждение уголовного дела. Родственники нас отговаривали — уверяли, что мы ничего не добьёмся. Но мы всё-таки собрались с силами и подали заявление, чтобы в отношении Мисюриной провели проверку. Чтобы виновные были наказаны. Папа ушёл из дома своими ногами, а вернулся в гробу. Он бы ещё жил и жил...

А. С.: До последнего дня он чувствовал себя прекрасно. Несмотря на то, что ему приписывают всякие болячки, которые якобы несовместимы с жизнью. Но это неправда.

Е.И.: Елена Николаевна сама говорила на суде, что люди с раком крови живут по пять, по десять и по пятнадцать лет.

А.С.: Анализ, который брала Мисюрина, рака крови у него не выявил. Диагноз подтвердился только после смерти, во время вскрытия. Что касается рака предстательной железы, то это, как выяснилось, была доброкачественная опухоль. А сахарный диабет, который у него был, у него вообще с детства. Это не тот диабет, о котором все говорят, это просто нарушение водно-солевого баланса в организме.

Е.И.: Это не смертельное заболевание.

— Как развивались события дальше?

Е.И.: Мы подали заявление в прокуратуру на проверку, но уголовное дело возбудили не сразу. Мы написали кучу жалоб. Куда мы только не писали, в том числе и депутатам. К кому мы только не обращались! Мы лично все письма отвозили, отпрашивались с работы. Дело возбудили только спустя год.

А.С.: После того как провели независимую государственную судебно-медицинскую экспертизу (о которой мы даже не знали) по постановлению следователя.

Е.И: Оказалось, что, когда происходит такое преступление, проводится независимая судебно-медицинская государственная экспертиза. Мы об этом не знали. Кроме того, у нас следователи постоянно менялись — их человек шесть было. Нам позвонили и, когда мы приехали, сообщили, что по результатам экспертизы есть прямая причинно-следственная связь между смертью Бобкова, то есть папы нашего, и действиями Мисюриной. Эти выводы сделали в бюро — единственном при Департаменте здравоохранения города Москвы, которое проводит судмедэкспертизы и в котором сейчас заявляют, что якобы о деле ничего не знали. А потом была вторая экспертиза, уже на стадии следствия — по ходатайству Мисюриной. Экспертиза опять подтвердила, что она виновата в смерти папы. Её это, конечно, не устраивает.

А.С.: Хотя она сама ставила перед экспертами те вопросы, которые хотела, — в отличие от первой (экспертизы. — RT), во время которой вопросы задавал следователь.

Е.И.: Было установлено, что никакие сопутствующие заболевания никак не повлияли на его состояние и не являлись первопричиной смерти.

— Многие говорят, что виновниками смерти были врачи из «Медси». У вас не было таких предположений? 

А.С.: Про докторов «Медси» там была тоже отдельная история. Мы просили, чтобы в отношении их действий провели проверку. Но, к сожалению, следователь нам отказал. В их действиях не нашли состава преступления.

Е.И.: Они давали показания, были свидетелями.

Также по теме

«Виновен каждый третий»: как приговор врачу Елене Мисюриной расколол общество

Следственный комитет жёстко ответил сторонникам осуждённой на два года за смерть пациента Елены Мисюриной, настаивающим на её...

— А с вами Елена Мисюрина не связывалась после случившегося?

Е.И.: Нет, никогда.

А.С.: Это нас больше всего поражает — что человек не попытался как-то выйти с нами на контакт, как-то объяснить, рассказать. Она считает, что это мы должны были сделать, они об этом с адвокатом говорили даже в суде.

Е.И.: Почему мы должны были это сделать, нам непонятно.

А.С.: Нет, когда приезжали за результатом анализа, мы хотели её увидеть. Но в этот день (как раз когда мы приезжали) она была в отпуске. Так по крайней мере нам сказал администратор на ресепшен.

Е.И.: Одна из наших жалоб была в Департамент здравоохранения, чтобы провели проверку этой клиники ввиду смерти пациента. Департамент здравоохранения не сразу ответил, нас из одной структуры направляли в другую. Но в итоге всё-таки выявили ряд нарушений в данной клинике — и значительных. Но уже благодаря вмешательству прокуратуры. В ходе проверки было выявлено, что папа не подписывал соглашения о проведении данной манипуляции. Не было согласия пациента. Ладно, это административное нарушение. Но тот факт, что Департамент здравоохранения сейчас кричит, что он не знал об этой ситуации, удивляет.

А.С.: Когда они сами же проводили проверку — на стадии следствия! Для нас остаётся открытым вопрос, зачем они её (Мисюрину. — RT) сейчас так выгораживают.

Е.И.: Понятно, началось отфутболивание из структуры в структуру, но что-то, видимо, дало, действительно, толчок. Мы очень сильно жалобами атаковали, постоянно реагировали на каждое действие и бездействие. Только это, наверное, помогло, что они делом хотя бы занялись.

— В итоге Мисюрину осудили на два года.

Е.И.: Здесь тоже интересная ситуация. Дело попало в суд только со второго раза. Прокуратура два раза как минимум держала в руках данное дело и выступала в качестве обвинения. Первый раз, когда дело направили в суд на рассмотрение, его вернули, поскольку там были какие-то недочёты. Когда суд отказал принять дело к производству, сама прокуратура обжаловала это решение в Мосгорсуде. Но суд отказал, дело вернули на доследование, которое потом ещё продолжалось год с лишним. В итоге суд всё-таки состоялся. А сейчас…

А.С.: После того, как начался такой резонанс…

Е.И.: Спустя две недели после приговора они решили, что, наверное, нужно забрать дело обратно. Когда всё доказано, следствие доказало, прокуратура доказала её вину, все мы, все потерпевшие, свидетели по этому делу, эксперты, две государственные экспертизы. У Елены Николаевны, естественно, частные экспертизы. Если я пойду в любую частную организацию и сделаю заказную экспертизу — конечно, она будет в мою пользу! Это логично — я за это деньги заплатила? Правильно?

— Когда Мисюрину осудили на два года колонии, вы почувствовали, что выиграли? И какие эмоции вы испытали потом, после того как её освободили из-под стражи?

Е.И.: Приговор был вынесен законный и справедливый. Судья во всём разобралась. 

А.С.: Конечно. Прокуратура просила меньше, чем дала судья. Но судья, значит, посчитала, что так будет правильно.

Е.И.: Потому что Елена Николаевна пыталась увильнуть. И во время судебного следствия выдвигала разные версии по поводу спонтанной гематомы. Будто это было просто стечение обстоятельств, что волшебным образом именно в этом месте уже была образована гематома.

А.С.: Она аргументировала это так, что при заболеваниях крови у человека могут происходить спонтанные гематомы, самопроизвольные, внутренние разрывы. Но в экспертизе было сказано, что не было никаких спонтанных гематом, а при гистологическом исследовании сосуды были без патологии.

— Вы были на последнем заседании, когда Елену Мисюрину освободили в зале суда?

А.С.: Нет, мы не поехали. Но в принципе мы ожидали, что её отпустят. Поэтому и не поехали. Представляли, что там будет твориться, а нам всё это видеть не хотелось, заново всё переживать...

— Вы продолжите как-то бороться?

А.С.: Мы ждём сейчас решение по апелляции.

Е.И.: Но мы не можем прыгнуть выше головы. Там стоят непростые люди. С обычным врачом такого не случилось бы никогда. Не встало бы всё врачебное сообщество на защиту.

А.С.: Для примера: вот сейчас идёт суд над молодым гематологом в Перми. За него же никто не заступается. Хотя там похожая ситуация — женщина умерла после такой же процедуры, трепанобиопсии.

Е.И.: Все врачи трубят о том, что это невозможно. Это возможно! И мы читали медицинскую литературу. И даже приобщали на суде соответствующие материалы, где говорится, что это возможно. И эксперты на этапе следствия говорили о том же. Но сейчас все кричат обратное. Наверное, боятся, что даже за обычную, рутинную манипуляцию они могут понести такое наказание.

— Вы считаете, что Мисюрина — непростой человек. Вам кто-то звонил, угрожал?

А.С.: Нет.

Е.И.: Нет. Но мы все взрослые люди:: мы понимаем, что поднять такой общественный бум, чтобы вступились и правительство Москвы, и Департамент здравоохранения…

А.С.: Просто мы не понимаем, почему все так заступились за неё, а не за пациента…

Е.И.: И получается, что все судмедэксперты, которые работают при Департаменте здравоохранения, неправы? Такие же медработники, со стажем 40—45 лет.

— В таком случае получается, они допустили халатность?

Е.И.: Получается, что все допустили. Получается, что четыре года все следователи, свидетели, суд, медэксперты и прокуратура были как слепые кроты. Все неправы — так получается сейчас. А права Мисюрина.

— Что вы собираетесь предпринимать дальше?

Е.И.: Мы не знаем, помогут ли вообще жалобы, если даже Лига защиты пациентов заступается за врача, а не за пациента.

— А вам кто-то помощь предлагал?

А.С.: Нет, никто.

Е.И.: Нет. Единственное — мы общаемся с журналистами, чтобы люди услышали настоящую версию. Мы не ожидали такого, не собирались как-то трубить про эту историю после приговора. А потом появилась петиция в поддержку Мисюриной, подтянулись СМИ, об этом начали говорить по всем каналам. На нас началась охота, по-другому и не скажешь. Естественно, Елена Николаевна не будет рассказывать о том, что она неправильно провела манипуляцию, — настолько, что даже материал был получен неправильный, по которому нельзя было понять, болен человек или нет. Она боится за свою репутацию и репутацию клиники, которой владеет её муж.

— Вы подали ещё раз апелляцию?

А.С.: Нет. Мы же согласны с приговором, это они его обжалуют. Будем ждать решения суда.