Рок на активной броне
«Мы с удивлением узнали, что в фестивале «Нашествие» примет участие Министерство обороны РФ. В связи с этим мы не можем выступить на мероприятии. Там, где музыка, нет места оружию», — такое заявление появилось на страничке «ВКонтакте» украинской группы «Пошлая Молли». Вместе с ними фестиваль бойкотирует группа «Элизиум», участники которой заявили, что пацифизм и антимилитаризм для них не пустые слова, и группа «Йорш». Пока я писал этот текст, стало известно, что от участия отказалась ещё и певица Монеточка.
Монеточка отменила своё выступление на фестивале «Нашествие»
Собственно, ничего нового «Пошлая Молли» нам не рассказала. Министерство обороны поддерживает фестиваль начиная с 2013 года, но каждый раз находятся музыканты, «с удивлением» узнающие об этом буквально накануне и немедленно встающие в позу оскорблённой институтки. В 2015-м от участия в фестивале отказался Андрей Макаревич — примерно с теми же формулировками. Но мы, конечно же, не будем подозревать музыкантов в желании попиариться за счёт скандала. Может быть, лидер «Молли» Кирилл Бледный не знает, кто такой Андрей Макаревич. Может, вправду только недавно узнал, что по соседству со сценой на фестивале будет стенд с бронетехникой. Так бывает. Нас же интересует принципиальный вопрос: действительно ли рок-музыка так уж несовместима с пушками и гаубицами?
Русский рок-н-ролл всегда ходил примерно теми же путями, что и остальная наша культура. Мы заимствовали западные формы, чтобы переплавить их в нечто своё, соединить с несоединимыми вещами, а порою даже вернуть их, снаряжённые знаменитой «русской духовностью» и нашими экзистенциальными прорывами, обратно на Запад.
Поздний Толстой был пацифистом и руссоистом, молодой — защищал Севастополь и воевал на Кавказе. На него оказали влияние Диккенс и Стендаль, но война оплодотворила его тексты, дала им ту знаменитую толстовскую мощь и кинематографичность, которой потом восхищались оставленные далеко позади европейские современники.
Достоевский почитывал европейские бульварные романы, «Преступление и Наказание» и «Братья Карамазовы» используют сюжетные ходы европейского детектива, но глубокий его психологизм растёт из самой земли, из консервативнейшей христианской традиции, которую сегодня многие назвали бы мракобесием.
Из этой амбивалентности, из соединения несоединимых на первый взгляд элементов и растёт та русская культура, которую знают далеко за пределами России.
Успехи русского рока в мировом контексте куда более скромные. В 1980—90-е годы мир смотрел в нашу сторону, но нам нечего было сказать этому миру в ответ — по крайней мере того, чего бы он ещё не знал. Мы «догоняли» и считали своим долгом как можно быстрее усвоить «западные ценности», среди которых рок-н-ролл действительно шёл «одним пакетом» с пацифизмом и антимилитаризмом, с Make love, not war и Вудстоком. Нам вежливо кивали, нас гладили по головке, но не слушали: зачем слушать цоевский «Троллейбус», когда есть London Calling The Clash (на самом деле это одна и та же песня, но у The Clash получше звук)... И всё же даже у нашей, внутренней публики в первую очередь находило отклик то, что было созвучно нашей же не всегда мирно-обывательской ментальности.
Тот же Цой — отличный пример. В середине 1980-х группа «Кино» один за другим записала два альбома — «Ночь» и «Это не любовь», — в которых под мягкий гитарный саунд, позаимствованный у The Smiths, пели о простых и понятных вещах: любви и расставаниях, ночных прогулках с вином и посиделках на кухне.
Мелодичные остроумные песни с этих пластинок были «широко популярны в узких кругах» — но им не досталось и тени той великой всенародной любви, которую заслужил следующий альбом «Группа Крови».
«Я была частью эпохи»: американская певица Джоанна Стингрей рассказала о Цое, Гребенщикове и Ленинграде 1980-х
«Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда зовёт меня в путь...» Герою стоило оттолкнуться от «мира-любви-гармонии-клетчатого пледа» и стать воином, чтобы многотысячные залы по всей стране в восторге подхватили его слова.
Ещё более интересный пример: Дэвид Браун, лидер калифорнийской группы Brazzaville, узнал о существовании группы «Кино» уже после смерти её лидера и в 2006 году записал английскую версию песни «Звезда по имени Солнце». Группа один в один сняла звучание позднего «Кино», а Дэвид практически повторил интонации Цоя, но текст у песни был совершенно другой.
Из героическо-романтической баллады получился интимный рассказ о том, как умерла мать музыканта: от старости, в День независимости, с «отражением праздника» в глазах.
На вопрос, зачем было менять текст, музыкант ответил, что пафос оригинальной версии будет непонятен его слушателю. Детям солнечной Калифорнии понятно про 4 июля, про грусть от смерти любимого человека и про то, как она продолжает смотреть на него с небес, но непонятно про «кто живет по законам другим» и «кому умирать молодым». Это «наше» — то самое, что, замешенное на звуке и мелодике The Cure или тех же The Clash, делает наш рок всё же самостоятельным высказыванием.
Позже, когда появились «Брат», «Брат-2» и «Война» Алексея Балабанова, связка нашего рока с образом патриота и воина окончательно оформилась, хотя многие, включая тогдашнего директора «Нашего радио» и идеолога «Нашествия» Михаила Козырева, списывали всё это на спасительную постмодернистскую иронию.
В нулевые родилась целая плеяда «аполитичных» и «пацифистских» рок-групп, названий которых сегодня уже никто не помнит. Вспомнит ли кто-нибудь, кто такая «Пошлая Молли» через пять лет? Вопрос.
Популярность — загадочная штука, её механизмы, наверное, никогда не будут до конца изучены, но некоторые примеры позволяют понять, как работает «большой успех», обеспечивающий артисту относительное долголетие. Что общего между такими группами, как Rammstein и Kraftwerk, и, скажем, Mylène Farmer и Serge Gainsbourg? Ответ: все они, не будучи американскими и даже англоязычными исполнителями, смогли добиться мирового признания за счёт обращения к национальным стереотипам. Kraftwerk — немцы-инженеры, Rammstein — брутальные тевтоны, Гензбур — галантный французский совратитель. Всё это — простые, но узнаваемые образы общественного сознания, попадание в которые почти всегда гарантированно приносит славу.
Мы, русские — воинственный народ. Те, кто (ещё один стереотип) никогда не начинали войн, но всегда заканчивали их. И практически всегда выигрывали. А наш рок — это не столько музыка протеста, сколько музыка прорыва «из земной юдоли в неведомые боли», как пел Егор Летов, песни которого Михаил Козырев не разрешал ставить на «Нашем радио». И поэтому где же ещё быть танкам и российским флагам, как не на рок-фестивале?
Мировая популярность не коснулась нас, но я уверен: будущие обладатели её однажды вкатятся в рок-н-ролльную галерею славы на активной броне «Армата», как вкатывалась в неё британская группа The Last Shadow Puppets, которая снимала клип на песню The Age of Understatement под Москвой, на танках Таманской дивизии — и нигде им пацифизм не жал.
А кстати, новый альбом Монеточки открывает песня «Ковчег» — на мой взгляд, самая сильная на этой пластинке. Песня, сэмплом в которой звучит гитара из песни «Перемен!» группы «Кино» и текст которой патриотичен на все 120% из 100. Вы думаете, это ирония или постирония? Михаил Козырев тоже так думал про фильмы Балабанова.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
