Элементарная формула
Известная русская поговорка про делёж шкуры неубитого медведя практически всегда воспринимается однобоко. Как будто бы это только про то, что русские любят жить предвкушением. Но шкура неубитого медведя — это далеко не всегда то, чего хочется. И совершенно обычным в русской практике является раздирание шкуры того, чего не хочется вообще. Да вот взять хотя бы тотальное погружение православной части общества в тонкости взаимоотношений поместных церквей, ставропигии и тому подобных нюансов церковной жизни, о которых вся эта православная часть общества ещё какие-то две недели назад понятия не имела. И всё это происходит, заметьте, при полном отсутствии повода. Ну то есть ничего не изменилось, никакой автокефалии украинской церкви пока нет.
Или вот взять, к примеру, историю с кинокартиной «Праздник», вокруг которой сейчас ломается столько копий. Депутаты требуют у министра культуры не выдавать прокатное удостоверение, интернет полон гневных деклараций, старые работники культуры дают комментарии о том, чего нельзя, а что можно. Речь идёт, напомню, о фильме, который никто не видел. Заявлено, что это чёрная комедия, действие которой происходит в блокадном Ленинграде. Кратко излагается сюжет: в загородном доме некая «привилегированная семья» перед встречей Нового года не может приготовить курицу, потому что куда-то делась их домработница. Это вся известная на сегодняшний день информация. Но страсти кипят такие, как будто фильм уже запущен в прокат и уже оскорбил миллионы. История эта не новая — такая же была с фильмом «Матильда». Шкура делилась ровно до того момента, пока картина не вышла в прокат. И тут как отрезало. А теперь про эту «Матильду» никто даже не вспомнит — про что она, и вообще.
Впрочем, я тут вовсе не об этой страсти русского человека к осуждению вакуума хотел поговорить. А как раз о допустимости или недопустимости смеха над теми или иными вещами.
Блокада Ленинграда — событие абсолютно трагическое. Но и холокост — событие абсолютно трагическое. Тем не менее на днях в Израиле прошёл очередной конкурс красоты «Мисс, пережившая холокост». Самой молодой участнице 74 года, победила 93-летняя дама. Конкурс этот проводится не первый год, и отношение к нему в еврейском обществе сложное. Кто-то считает, что это не то чтобы оскорбляет, но обесценивает память погибших. Но вы можете думать про себя что угодно, вы не можете сказать это вот этой 93-летней даме, которая выжила. И если она, пережившая холокост, хочет принимать участие в конкурсе красоты среди переживших холокост, никто не вправе ей запретить. И никто не вправе высказать ей упрёк, потому что она ничем не может оскорбить память погибших.
А теперь давайте представим себе конкурс красоты среди переживших блокаду Ленинграда. Людей, которые выступили бы с подобным предложением, наверняка разорвали бы на части, подобно той шкуре. Но вдруг вышла бы какая-нибудь 93-летняя дама и сказала: «А я — хочу».
А почему нет? Почему бы не почувствовать себя красоткой, как та израильтянка Това Рингер, чудом спасшаяся в Польше. Ведь она прямо так и сказала: «Не поверила бы, что в моём возрасте я буду красоткой».
Что бы мы, общество, сказали такой даме? Да ничего бы мы ей не сказали. Потому что у нас нет такого права — что-то говорить такой женщине. Если она пережила блокаду, а мы про эту блокаду знаем только по рассказам таких, как она. Я полагаю, вы уже нащупали разницу.
А если нет, то я приведу вам пару хрестоматийных примеров. В кинокартине Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука» герой Юрия Никулина, получая от сотрудника милиции пистолет, говорит: «С войны не держал боевого оружия». И при этом держит пистолет так, как будто он его вообще никогда не держал: вверх ногами и стволом к себе. А потом суёт его в авоську с продуктами. Насмешка над победителями? Конечно. Второй пример ещё круче. В кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию» герой Михаила Пуговкина, приехав к бывшей любовнице за чемоданом, говорит остающейся в машине новой любовнице: «Жди меня, и я вернусь». Вот представьте, что такое позволяют себе какой-нибудь современный режиссёр и современный актёр. Лично мне даже невозможно представить.
Но у нас не возникает по этим поводам никаких вопросов ни к Гайдаю, ни к Пуговкину, ни к Никулину. Просто потому, что они имеют право шутить над этой войной, потому что они эту войну прошли. Были ранены на этой войне. Они знают про неё, а мы нет. И поэтому они могут использовать стихотворение-заклинание Константина Симонова в качестве шутки в сцене с многочисленными любовницами, а мы должны воспринимать это с уважением. У фронтовика Симонова мог возникнуть к фронтовикам Гайдаю и Пуговкину вопрос. Но он у Симонова не возник — он тоже имел право его не задавать. А у нас никаких прав в этой ситуации ни на что нет — ни на осуждение, ни на вымарывание.
Вот, собственно, и вся элементарная формула. Шутить можно над всем. Даже над трагедией. Но шутить над трагедией можно только тем, кто имеет на это право. Право, обусловленное участием в этой трагедии. Другим участникам трагедии это может не понравиться, но нельзя запретить равному.
Вот только нас с вами это никак не касается. И поэтому нам от шуток о блокаде Ленинграда, о которой мы, повторюсь, имеем только самое поверхностное представление, лучше бы воздержаться.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
- В Москве на 86-м году жизни скончался актёр Юрий Яковлев
- Администрация тюрьмы Форт-Дикс запретила Константину Ярошенко смотреть советские фильмы
- Два российских фильма удостоились наград кинофестиваля в Карловых Варах
- «Не смешно!»: первые зрители увидели комедию «Смерть Сталина» вопреки запрету Минкульта
- Звягинцев намерен снять кино о блокаде Ленинграда