«Люблю случайное — от этого картина живая получается»: Сергей Дворцевой о съёмках «Айки» и ожиданиях от «Оскара»

— Как вы узнали, что «Айка» попала в шорт-лист премии «Оскар»?

— Мы договорились с нашими дистрибьютерами в Америке и здесь, в России, что ночью они нам сообщат — это ночью происходило. В Америке день — у нас ночь. Мне сказали: «Не спи, мы обязательно поговорим в этот момент, если вдруг нас выберут». Я работал очень много, поэтому уснул и не проснулся ночью, и мне написали. Утром проснулся, смотрю, там много очень эсэмэсок, меня ищут.

— Что вы почувствовали?

— Естественно, радость. Приятно за картину, за актрису, за всех... Что вот так неожиданно для меня большое внимание к фильму снова возникло.

— Сразу бы хотелось понять важный организационный момент: вы гражданин России, фильм выдвинут на соискание премии от Казахстана...

— Дело в том, что у «Оскара» есть критерий, по которому определяется принадлежность фильма. У нас картина совместная — она российско-казахстанско-немецкая, и там есть ещё две страны — Китай и Польша. Но большинство людей в съёмочной группе были из Казахстана, главная актриса из Казахстана, художник. Достаточно людей для такой легитимной подачи фильма от Казахстана. От России, собственно, нас никто не спрашивал, хотим ли мы представлять её на «Оскаре». Так и получилось.

Я и сам, собственно, русский из Казахстана. Я в Москве уже двадцать с лишним лет, но родился в Казахстане и двадцать с лишним лет жил в Казахстане. Мама до сих пор живёт там. В общем, меня очень много связывает с Казахстаном, я очень люблю эту страну.

— По сюжету Айка, эмигрантка из Киргизии, приезжает в Москву на заработки. Здесь она вынуждена отказаться от своего ребёнка. Почему вы решили снять картину именно на такую тему — социальную?

— Специальной цели не было — именно на социальную тему снять. Очень сложно сказать, откуда берутся темы, почему режиссёр решает об этом снимать или сценарист решает об этом написать. Когда-то что-то тебя трогает. Ты как-то читаешь, смотришь, слышишь, разговариваешь с кем-то, эта информация тебе в душу западает. Иногда летишь в самолёте, журнал прочитаешь, и вдруг какая-то информация в тебя попадает, ты начинаешь об этом думать. Бывает — из разговора какого-то.

Я просто прочитал в прессе, что в каком-то году в Москве отказались от детей около 250 киргизских женщин. Мне стало интересно, почему это произошло, почему они отказались от детей.

Постепенно, знакомясь с людьми, разговаривая, читая об этом, встречаясь с кем-то (так как я сам из Казахстана, у меня очень много контактов с азиатскими людьми, живущими в Москве), я вошёл в эту тему и понял, что хочу снять фильм об этом. Не было цели именно социальную картину сделать. Просто тронуло.

— Айка — обобщённый образ, не конкретная девушка? Вы не брали за основу историю конкретного человека?

— Нет, почему, это конкретный человек. Я знаком с таким человеком. Это женщина, которая вернулась к ребёнку своему, оставив его. И не один человек такой — ещё есть люди с похожими судьбами. В «Айке» мы трансформировали историю реальной женщины, развили её. Но это история с конкретным прототипом.

— Вы уже на стадии написания сценария знали, что хотите взять на главную роль Самал Еслямову?

— Да, мы, собственно, когда писали сценарий, писали под неё. Когда я всю эту историю исследовал, осознал, что мне это важно и интересно снять, то сразу понял, что она (Еслямова. — RT) это должна играть. Я знал её ещё по «Тюльпану» (фильм Дворцевого 2008 года. — RT), знал её возможности, а она в это время уже закончила ГИТИС. Я знал, какого уровня она актриса, её характер как человека и что именно она может это выдержать, потому что сразу осознавал, что работа будет очень сложной. Такая роль, где каждая секунда на экране — страдание. Не просто показывать нужно страдание, а реально страдать. Я знал, что Самал сможет это сделать. Другая актриса — нет.

— Вы прерывали съёмки и возвращались к ним на протяжении нескольких лет. Почему так получилось?

— Я вообще снимаю не очень быстро. Я не хочу снимать быстро. Я сознательно снимаю, когда позволяет ситуация, подольше. Но здесь сложились несколько сложнейших обстоятельств. Например, то, что мы снимали 80—90% непрофессиональных актёров, с которыми надо очень много работать, репетировать. А они же эмигранты — то приезжают, то уезжают, их депортируют. Это очень сложный, рассыпающийся материал.

• Кадр из к/ф «Айка», реж. Сергей Дворцевой, 2018
• © cineuropa.org

Потом, то, что мы снимали, обязательно надо было снимать в снегу. А два-три года вообще не было снега в Москве зимой. И животные там есть, и дети маленькие. Все эти факторы очень сложные.

Надо сказать, что картина всё-таки совместная. Очень трудно снимать с разными странами, коммуникация сложная, в логистике это очень непросто сделать. Такое наложение обстоятельств.

Ну и сама по себе история — история человека, который о себе ничего не говорит. Мы понимаем только глядя на неё, на её глаза, на её переживания, что внутри с ней происходит. Это очень сложно... Как рассказать историю о человеке, который ничего не говорит о себе? Как это сделать? Это сложнейшая драматургия.

— Было ли такое, что к концу съёмок идея, которую вы хотели донести до зрителей, трансформировалась?

— Основная идея одна. Я об этом и делал картину — о том, что как ни пытайся обмануть жизнь, она заставит тебя всё-таки делать то, что ты должен делать. И природа, Бог, судьба сильнее, чем твои планы.

Идея, может быть, немного трансформировалась, стала более концентрированной, наверное, и в деталях другой немного. Потому что я всегда меняю сценарий. Есть такое выражение в кино: «Сценарий написан, осталось только снять». А у меня такого нет.

У меня главное происходит на съёмках. Фильм формируется на съёмках: не в сценарии, не в монтаже, а в момент съёмок. Это главный для меня этап, на который я трачу очень много времени.

Поэтому то, что происходит — вдруг неожиданно что-то поменялось, что-то случилось с одним из актёров или с животными — я использую для фильма. Обычно режиссёры убирают всё случайное и стараются следовать только сценарию. А я люблю случайное, я это использую, от этого картина живая получается.

— То есть, можно сказать, что «Айка» — это фильм-импровизация?

— Да, абсолютно, вы же это почувствовали. Иногда люди смотрят и говорят: «Послушай, это как документальный, это как будто живые люди». Это происходит потому, что так снимается.

— Какой бюджет был у картины?

— Примерно €2,5 млн. Средний европейский бюджет для фильма. Для такой картины, которая так долго снималась, это, конечно, очень маленький бюджет. У «Тюльпана» примерно так же.

— Вы очень подробно описываете быт мигрантов. Как вы готовились к съёмкам?

— Мы много изучали эту жизнь. Меня спрашивали журналисты: «Странно, почему не делаются фильмы об этом, почему так мало делается серьёзных картин». Делаются сериалы, но там жизнь утрированная, скажем.

Я думаю, просто очень сложно в эту жизнь войти, очень сложно вообще эту жизнь увидеть. Мы же видим только людей на улице — они убирают снег или подметают улицы. Мы видим их со стороны, не знаем, как они живут. А узнать, как они живут, очень сложно — они не пускают к себе, они закрытые очень, у них своя субкультура.

Потому что они боятся всего: что придут и обязательно с ними что-то сделают — выгонят, накажут, штраф выпишут, просто деньги с них возьмут. Очень много времени потребовалось, чтобы хотя бы войти, увидеть эту жизнь.

Все эти детали, которые вы видите на экране, — реальные детали реального быта. Вот так люди живут. Так действительно они существуют: иногда спят на полу, иногда — на многоярусных кроватях. Но это экономия места, экономия денег, чтобы лишнюю копейку привезти домой. Поверьте, всё, что вы видите в фильме, в реальности даже жёстче. Иногда страшнее, иногда труднее, чем в кино. Мы не приукрашивали, конечно, но жизнь всегда более драматична.

— Этот страх, о котором вы говорите, — та самая причина, по которой Айка не обратилась за помощью?

— Конечно. Она боится всего. И люди, живущие так, боятся всего: боятся полиции, власти, боятся своих же людей, среди которых есть те, которые их обманывают, как-то пытаются на них нажиться. Эти люди боятся всего, потому что когда у тебя нет прав, как ты существуешь? Ты существуешь просто в страхе. И всё.

— Были ли сложности со съёмками натуралистичных сцен, к примеру, сцены в медклинике в «Айке» или сцены родов овцы в «Тюльпане»?

— Это всегда сложно, потому что эти моменты я стараюсь снимать вживую. Я стараюсь так, чтобы люди смотрели фильм и верили, что это происходит, что это не киношные штучки, не всякие трюки, как делают зачастую.

• Кадр из к/ф «Тюльпан», реж. Сергей Дворцевой, 2008
• © kinopoisk.ru

Обычно я долго жду момента, потом пытаюсь предугадать, что произойдёт. И это много попыток, как правило. И то, что уникально получается снять, кажется очень простым на экране. Выглядит, будто просто пришли и поставили камеру. Это не так. Огромная работа велась для того, чтобы вдруг это поймать.

— А вот сцена кормления таксы, которая много значит для смыслового наполнения фильма. Неужели вы правда искали только что родившую таксу с щенками и ждали, пока придёт время их покормить?

— Почему вы спрашиваете «неужели»? Конечно же. Настоящие хорошие вещи делаются сложно. Так тщательно работать — нормально для меня. Конечно, мы нашли таксу, она была беременная именно в период, когда нам надо было снимать. Хозяйка таксы у нас снималась, мы дружили. У меня у самого сейчас такса — одного из щенков я забрал себе.

Это работа и жизнь одновременно. Ты живёшь в этой ситуации и здесь ничего удивительного нет. Есть задача так снять и мы её добиваемся — это наша профессия.

Но фильм никогда не получится хорошим, если ты сделал это только профессионально, если там нет души и сердца.

Потому что я люблю животных, и мне нравится и эта такса, и эти щенки, и люди тоже. Без любви к человеку и животному такую картину так долго делать не будешь. Ты устанешь, тебе не будет интересно, а это держится на очень большом интересе.

— Я слышала мнения зрителей, которые смотрели фильм в одном зале со мной. Многие из них сочли концовку пессимистичной. На мой взгляд, это не так. Что для вас означает финал вашей картины?

— Вы правы абсолютно, это позитивный конец и для меня. Мне кажется, что зрители и критики привыкли к тому, что если в конце поставят приятную музыку или скажут что-то и буквально разжуют, что это позитивно, то люди это принимают.

(Внимание — далее следует спойлер. — RT)

Но иногда есть произведения, над которыми надо просто подумать. И как только подумаешь, что Айка в конце начала кормить ребёнка, от которого в начале отказывалась, понимаешь, что это очень важно, потому что сразу устанавливается связь между матерью и ребёнком. Это значит, что она от него не откажется, она его сама не отдаст. И это самое главное. Она стала человеком. Она действовала сначала как машина, как робот, а потом природа заставила её быть человеком. И она делает то, что должна делать мать — это разве не позитивно?

— Помимо «Айки» и «Тюльпана», у вас есть несколько документальных работ. Как вы пришли в документальное кино и почему заинтересовались документалистикой?

— Я не заинтересовался документалистикой, просто так получилось, что я прочёл объявление в газете, и там речь шла именно о документальном отделении:«Хотите поступить на документальное?».

— Вы просто хотели снимать?

— Я не хотел и снимать. Мне просто скучновато было уже жить, в «Аэрофлоте» работая. Я закончил авиационное училище до этого и работал в авиации. В компании «Аэрофлот» в Казахстане. Я просто хорошо знал уже свою работу — всё-таки девять лет отработал. Меня угнетала обыденность и предсказуемость будущего. Мне хотелось чего-то другого.

И, наверное, поэтому я, когда это объявление прочитал, подумал: «Дай-ка я туда подам документы». Я, конечно, не рассчитывал, что пройду, не был готов к этому совершенно. Чисто случайно подал документы, меня приняли. Я прошёл первый этап экзаменов, второй, третий, четвёртый... и вдруг в Москве оказался студентом документального отделения, хотя ничего не знал о документальном кино, смотрел обычные фильмы и был обыкновенным молодым человеком.

• © vk.com

Когда я попал туда, то задал себе вопрос: «Подожди, может быть, ты чужое место занял, может быть, надо уйти оттуда?» Я был в авиации и ещё был спортсменом и играл в футбол, и мне ребята из нашей команды уже говорили: «Слушай, перестань, ты шутишь». Вот так я и оказался в кино. Постепенно, шаг за шагом. И документальное кино полюбил, уже учась на высших курсах. И сейчас очень люблю, потому что это моё, мне это очень нравится. Я люблю жизнь, и мне интересна жизнь.

— Сейчас у вас, конечно, не возникает мысли, что вы заняли чужое место?

— Нет, сейчас не возникает, потому что я чувствую, что это моё. Это сейчас составляет смысл жизни, я знаю, что у меня получается это делать, мне нравится это делать и я бы хотел ещё делать. Мне очень нравится само кино, искусство кино и средство выражения кино — это очень близко мне, я чувствую изображение.

— Последняя ваша документальная картина — «В темноте». Вы уже около 14 лет не снимали документальное кино. Почему был сделан выбор в пользу художественных фильмов?

— Потому что в документальном кино есть барьер — частная жизнь. Всё время хочется снимать фильмы глубже о человеке, больше исследовать характер, душу, природу. Но в этом всегда есть барьер — ты хочешь зайти глубже, но чувствуешь, что дальше нельзя. Дальше начинается частная жизнь и дальше ты уже будешь больно делать людям, если решишь копаться в них и в их частной жизни.

А документальные фильмы самые интересные на этих границах как раз. Они сделаны где-то возле этого барьера. В какой-то момент ты просто задаёшь себе вопрос: «Как пойти глубже?» Тогда я понял, что надо делать игровые фильмы. Например, «Айку» невозможно представить документальным фильмом, потому что никакая женщина не подпустит к себе так близко.

— Возвращаясь к теме «Оскара». Многие режиссёры мечтают получить эту статуэтку. Была ли она вашей мечтой?

— Как таковой — нет. В приоритете для меня всегда был Каннский фестиваль — в авторском кинематографе. Всё-таки главный киносмотр мира. И я всегда говорю ребятам, с которыми снимаю, что наша главная цель — чтобы премьера была в главном конкурсе, если у нас получится, если фильм будет такого высокого качества. Дальше он будет показываться по всему миру, потому что Каннский фестиваль — это двери в мировое кино. 

Постепенно я понял, что «Оскар» очень важен для зрителя. Для создателей тоже важно, но, прежде всего, зрители знают об этом. Все говорят про «Оскар», всегда важно, что картина как-то продвигается на «Оскаре». И это важно не только для меня, потому что я режиссёр, и у меня могут быть свои приоритеты. Это важно для группы, для актёров, для людей, ведь кино — это коллективное дело. А такой фильм, как «Айка», который снимался шесть лет, невозможно сделать в одиночку. Это довольно большая группа. И это важно для коллектива. Конечно, я хочу, чтобы фильм дальше продвигался.

— Вы уже думаете о своей следующей картине?

— Режиссёр всегда думает. Этот процесс не прекращается. Ты всегда находишься в осмыслении. Ты всегда живёшь в этом процессе, потому что это жизнь, это всё — материал для осмысления.

Почему один человек становится режиссёром, или художником, или писателем, а другой — нет? Потому что один человек видит в обычных вещах что-то больше, чем обычное, а другой не видит. И этот взгляд на всё вокруг всегда для тебя работает.

У меня есть идеи, я их развиваю постепенно. Просто мы только недавно закончили, и, конечно, я сейчас не могу сказать точно, что я вот этот фильм буду снимать. Есть несколько направлений, в которых всё это развитие идёт. Какой фильм я буду в итоге делать, будет довольно скоро ясно.

Полную версию интервью смотрите на RTД.