«С детьми надо работать»: Носов — о здоровом образе жизни и участии подростков в несогласованных митингах

— Дмитрий Носов у нас в гостях. Здравствуйте, Дима. Будем параллельно смотреть картинку какую-то, которая там сейчас есть с улиц Москвы (интервью вышло 21 апреля, в тот день проходили несогласованные митинги сторонников Алексея Навального. — RT).

— Здравствуйте. Какой вы жёсткий, Антон. Ух.

— Как вы вообще на всё это смотрите?

— Смотря на что. Если, допустим, взять первую часть вашего освещения в Америке, вот эта история с афроамериканцем — понятно, что это чистая подстава, и всё, что там произошло, — это печально, здесь я с вами полностью согласен. То, что происходит в России, — я сразу хочу сказать, я здесь с вами не согласен полностью.

— Правильно. Поддержите Алексея Анатольевича Навального.

— Я не поддерживаю Алексея Анатольевича Навального. Я, скажем так, здоровый критик и лоялист. Я всегда говорю как есть. И, допустим, если я сейчас вижу вот эти так называемые митинги… Сегодня я в своём Instagram обращался к людям. Я могу сказать, что среди этих многих людей вышли те, кто хотят как-то выразить свой протест. Я к ним же обращаюсь так, что лучше, конечно, ходить на выборы. Но, если, допустим, вы не видите на выборах своего кандидата и вы хотите как-то действовать, я это понимаю.

— Я смотрел картинку «Дождя», перед тем как выйти сюда, чтобы не быть голословным. Значит, картинка: мой сегодняшний вечер сказочный с «Дождём» (есть такой канал) начался с того, что ещё ничего не началось, но там уже сидела женщина какая-то, что-то рассказывала, а потом вдруг вместо новостей там включили программу такую про то, какой был кровавый палач Муссолини, и как Муссолини правильно повесили (я даже не буду с этим спорить), и как потом эта Италия прекрасная воцарилась в Евросоюзе. И так раз там печать: «При поддержке Евросоюза». При этом «Дождь» не признан иностранным агентом в нашей стране. То есть это всё финансируется Евросоюзом, прямо государственная организация. Это не общественная организация, а «Дождь» не иностранный агент. А потом, значит, там показывают все эти митинги, все дела. Мы видим, как это свободно, и все бесконечно говорят: «Вот милиция проявляет…»

— Полиция.

— Полиция. Господи, я человек пожилой, мне можно. Я даже не помню, что был такой президент, который сделал милицию полицией. Так вот полиция проявляет мягкость, никого не задерживают, не арестовывают. Мы видим, действительно идёт целая толпа детей. Детей, повторяю. Это к вопросу о том, что каждый человек может сделать свой выбор на выборах. И скандируют: «Путин — убийца». Кого там Путин убил — дети не знают. А корреспондент «Дождя» бегает по Москве и задаёт вопросы, спрашивает: «Вам есть уже 18 лет?» Люди, которые ему отвечают, говорят: «Нет». Какой они могут сделать выбор?

— Не к тому подбежали. Я на самом деле только что в Instagram постил, и на моих картинках, например, видно, что там разные люди встречаются. Есть, конечно, и подростки.

— Да. Там был ещё один алкоголик в красной майке. Он, такой, шёл в красной майке, алкаш лет 70.

— Вот я категорически против, чтобы использовали несовершеннолетних в таких политических историях.

— Их никто не использует. Они сами приходят.

— Они приходят, да, потому что с ними никто не работает. Давайте теперь возвращаемся к нашей теме. В стране у нас нет абсолютно никакой идеологии, и никто не занимается молодым поколением. Делается это так где-то для того, чтобы главному нашему военачальнику что-то в какой-то момент показать.

— Главному военачальнику, вы говорите. Владимиру Владимировичу Путину?

— Да.

— В смысле, главнокомандующему?

— Главнокомандующему, да. И это в какой-то момент кто-то прикрывается. А если взять в целом, то получается, что нашими детьми никто не занимается вообще. И, если взять тот мир, в котором они живут, становится страшно. Мир интернета, где нам говорят, что есть какие-то вещи недоступные. На самом деле практически всё доступно. Когда уже совсем тревога — вот суицидные группы были, решили быстро. Наркотики, всякие извращения в интернете, причём в социальных сетях, которые находятся под российской юрисдикцией, — это во «ВКонтакте», в «Одноклассниках» — любой подросток независимо от возраста может закачать любую порнографию, любые наркотические всякие песни и так далее.

— Дмитрий Носов. Президент фонда «Антидилер». Как это у вас называется — движение «Антидилер»?

— Лидер движения.

— Лидер движения «Антидилер», призёр олимпиады в Афинах 2004 года, бывший депутат Государственной думы. Да?

— Автор антитабачного закона.

— Автор антитабачного закона. Господи, сколько регалий. Давайте посмотрим, что сейчас творится просто на улицах. Это Москва, если я правильно вижу, «Детский мир».

— Разные люди. Не только подростки в кадре.

— Нет, я пока вижу разных людей и сотрудников Росгвардии.

— За руки взялись дружно.

— Правильно, «Детский мир». Вот я вижу «Метрополь». Ну так, картинка вялая. Я на самом деле устал комментировать все эти митинги с разной регулярностью с 2011 года и устал уже от всего этого бесконечного однообразия, которое… Вот говорите вы, Дмитрий, что люди разные. Нет, люди не разные. Люди, например, в 2011 году — это были люди сознательные.

— Вы про Болотную сейчас?

— Я про Болотную и митинги, которые были до 6 мая 2012 года. А то, что видим мы сейчас, — это абсолютная, очень сильная в сторону занижения эйджизация, то есть это дети. Плюс люди очень молодые. То есть это люди 14—20. Вот так.

— Я с вами не согласен. Я вот мониторю, очень много молодых активных людей как раз поддерживает.

— Так я про это и говорю. Молодые, активные.

— Ну у нас же молодёжь сейчас 35 лет.

— Не знаю. Я редко вижу 35.

— Нет. Я могу вам сказать по своему кругу общения. Причём знаете…

— Нет, круг общения — это одно, а люди, которых мы видим вон там, прямо в картинке, — это другое.

— Так у меня много кто мне пишет, говорят: «Ты идёшь?» Я говорю: «Нет».

— Господи. И вам такое говорят?

— Да. Мне пишут: «Почему ты не идёшь?» — «Нет, потому что я вообще всё делаю в рамках закона. Я вашу позицию понимаю, как я в начале сказал, я уважаю, но я вас призываю ходить на выборы. Я понимаю, что где-то вас, может быть, выбора лишили, но определитесь тогда с кандидатом».

— А где их лишили выбора?

— Ну кого-то там не допустили, какие-то там постоянные истории возникают. Допустим, в Москве.

— Вот вас почему? Почему вы не пошли на выборы?

— На какие выборы?

— Вы были в Думе, но сейчас не в Думе. Почему?

— А я не избрался. Я проиграл выборы.

— Проиграл выборы. А вы от кого избирались тогда? Самостоятельно? КПРФ, да?

— Когда я не прошёл, я шёл от КПРФ по одномандатному округу в Красноярске.

— А почему от КПРФ? Вы что, коммунист, что ли?

— У меня возник жёсткий, очень жёсткий конфликт с Жириновским.

— Почему?

— Это очень долгая история.

— Нет, это очень короткая история. Почему у вас жёсткий конфликт с Жириновским?

— Конфликт возник, собственно говоря, из-за рэперов, исполнителей, которые открыто пропагандируют наркотики. Мы боремся с наркотиками. И в какой-то момент Жириновский, когда их задержали в Красноярске…

— Это каких рэперов конкретно?

— Гуфа.

— Гуфа, да?

— Группу CENTR. То есть мы инициировали это задержание. Жириновский выступил в их поддержку. Я увидел, что, вообще, ценности партии совсем потеряны. Кстати, на тот момент, когда проводили голосование во «ВКонтакте», у ЛДПР было 80%, и из них 90% практически были подростки 14—16 лет.

— Слава богу, они ещё не голосуют.

— Да, неокрепшие умы. Собственно говоря, поэтому ЛДПР давно лоббирует закон, чтобы голосовали с 14 лет. Тогда они будут сразу первыми в парламенте. Но мои убеждения и разговоры о том, что нужно не работать с тем, что есть, а детей нужно воспитывать, создавать законы и так далее, не идти на поводу у этого, — не было ничего услышано. Поэтому я понял, что с партией не по пути.

— Жириновский вас предателем назвал?

— Жириновский это делал в политических целях. То у него Грудинин предатель, то он к нему клубнику ездит собирать и так далее, поэтому любая гадость, которая звучит из уст Жириновского, для меня как похвала.

— Вы как вообще к нему попали в партию?

— Знаете, когда были выборы перед выборами.

— Тогда-то небось не считали гадость похвалой, поддерживали.

— Да. Тогда я в розовых очках где-то отчасти ходил. И мне хотелось изменить Россию, сделать сильнее. Я там присматривался к партии. Я сотрудничал со сторонниками, сторонниками, я никогда не был членом партии «Единая Россия». Мы там делали какие-то мероприятия. Потом, когда начались выборы, я увидел, что, к сожалению, в партии «Единая Россия» в основном решают всё деньги.

— В «Единой России»?

— Да.

— Каким образом? Что значит, в «Единой России» решают деньги? Государственная же партия. Государство платит.

— Кто-то же должен оплачивать выборы. Выборы — это очень дорого.

— Я всегда считал, что ЛДПР — это партия про бабки, а «Единая Россия» — просто про ресурс.

— Да что вы, я вас умоляю. Кто-то должен оплачивать выборы, и в какой-то момент… То есть есть люди, которые согласованы, естественно. Есть лидеры мнений сейчас. Почему ещё в Думе не любят спортсменов и артистов? Потому что они туда заходят как лидеры мнения. А есть бизнесмены, кто это всё оплачивает.

— «Единой России»?

— Ну конечно. Ну что?

— То есть не то, что «Единая Россия» идёт в кабинет к заместителю главы администрации президента и говорит: «У нас бюджет выборов — столько-то миллиардов». Нет? Это какие-то оплачивают?.. Это я тогда с восхищением говорю.

— Они же должны привлекать, это во всех партиях существует. Это же существует во всех партиях. Выборы очень дорого стоят, и сейчас в эту Государственную думу очень дорого выборы будут стоить.

— Почему?

— Например, по Москве, насколько я знаю, у кандидатов единороссов, одномандатников, бюджеты в районе 140—150 млн рублей.

— На человека?

— На человека.

— А что они, куда они девают деньги?

— Во-первых, во время выборов всё значительно дорожает. И те же средства массовой информации, к которым вы относитесь. Ну не лично вы. Прайс в ВК в три-четыре раза дороже. Нужно, например, растяжечку повесить какую-нибудь рекламную.

— Сейчас уже в Москве, слава богу, нет растяжечек.

— Грубо говоря, это будет стоить 100 единиц. А во время выборов будет 400 единиц стоить. То же самое с рекламой везде. Плюс выборный штат. У хорошего кандидата, ресурсного именно финансово, обычно штаб в районе 1—1,5 тыс. человек. Это агитаторы, расклейщики и так далее.

— Куда так много-то?

— Чтобы победить. Плюс «Единая Россия», естественно, пользуется админресурсом, где заставляет бюджетников и так далее. Вызывает, например, перед выборами директоров или хозяев крупных предприятий, ну и как бы намекает: «Вы же брали бюджет у нас на покраску забора или установку бордюра. Вас что-то разве не устраивает? Поэтому давайте вот, надо, работники чтобы пришли и проголосовали».

— Так как вы оказались у Жирика-то?

— Возвращаемся, да. Когда я это всё увидел, я ко всем присматривался. Жириновский мне предложил использовать платформу ЛДПР, предложил мне возглавить список по Красноярскому краю. Тогда можно было только по спискам. Мы с моей командой подумали: почему бы и нет.

— Сколько вам лет было на тот момент?

— Мне был 31. Кстати, за это я Жириновскому очень благодарен, потому что я получил платформу и смог сделать то, что я планировал.

— Это были выборы 2011 года?

— Да. Антитабачный закон. Выборы такие скользковатые. Почему тоже оказались на Болотной площади. Мы все прекрасно понимаем, что тогда несколько процентов, необходимых для большинства, подрисовали и, собственно говоря, поэтому люди и вышли. Потому что существует закон определённый политический: если выборы подрисовываются больше чем на 15% при высокой явке, то неизбежна революция. Если 7—10%, то волнения. Вот примерно так было в тот момент, то есть какие-то были подрисованы вещи. Поэтому у нас, кстати, и народ не доверяет до конца выборам — потому что, обратите внимание, за десять лет, последние возьмём, вы мне можете назвать хоть один громкий случай, когда посадили кого-то из избирательной комиссии любой?

— А зачем? А вы можете? Вы действительно верите, что вот берёт председатель избирательной комиссии и прямо вбрасывает миллион бюллетеней?

— Не миллион, но сотку могут вбросить. А вот теперь с этого места подробнее. Смотрите, у нас в России несколько сотен тысяч участков.

— Я не помню сколько, если честно.

— И хоть десять, хоть 20, причём незначительная часть, они по-любому нарушат, будут фальсифицированы и так далее. Соседу помогут. Ну то есть это неизбежно, у нас в стране за решёткой сидит полмиллиона преступников. Кто-то всё равно нарушает закон. Это неизбежно, понимаете? Это неизбежно.

— И что?

— Ни один человек не сидит.

— И что? И слава богу. Хорошие люди потому что.

— И есть много видео в интернете. Что видит избиратель? Подождите секундочку, Антон. Что видит избиратель? Он видит, как в каком-нибудь городе прямо вот на видео сняли, как вбросили. Это же человек — преступник, и потом ничего не последовало. Вот если бы хотя бы несколько было вот таких показательных случаев, что подделали выборы, сели в тюрьму, тогда бы у людей вернулось доверие к выборам.

— Вы бы посадили Эллу Александровну Памфилову?

— Я не видел, чтобы она вбрасывала бюллетени.

— А вы считаете, что вбрасывают бюллетени, если вы считаете, что их вбрасывают… Я, кстати… Вот, условно говоря, я руководил там двумя избирательными кампаниями, одной — вашего друга и моего друга Михаила Дмитриевича Прохорова. Я вот слабо верю в то, что прямо это массовые, системные вбросы по миллиону.

— Антон. Секундочку, я сейчас не говорил слово «массовые». Я сказал, что они присутствуют.

— Ну мало ли. Везде что-то присутствует.

— Да. И поэтому-то я прекрасно понимаю, что эти вбросы в районе 5%, ну максимум 10%. Максимум. И я это постоянно людям говорю, которые даже не верят. Я говорю: «Ходите на выборы. Чем выше явка, тем выборы сложнее вбросить или что-то сделать».

— Короче, вам Жирик говорит: «Дим, давай ты будешь моим кандидатом в Красноярске»?

— Да.

— И вы такой: «Ну класс». А не то, что было как-то западло с Жириновским, нет?

— В тот момент не западло.

— Почему?

— Я же говорю, я был, знаете, с такими розовыми очками. Когда мне было 13, что ли, лет, я бабушку агитировал за Жириновского.

• © Komsomolskaya Pravda/Global Look Press

— Когда тебе 13 лет — это ничего, а когда 31 уже год…

— Бабушку привёл. Самое главное-то — мы добились: закон антитабачный принят.

— Закон законом, антитабачный. Как вообще, вы сколько там набрали в своём Красноярске? Вы мажоритаркой шли или списком шли? Я так и не понял.

— Списком. Одномандатников не было.

— Понял, понял.

— Тогда, кстати, рассматривался вариант и с Михаилом Прохоровым вместе пойти. Но там начались вот эти все истории.

— У Миши не было же… а, нет, была уже партия. Её же отобрали.

— И на тот момент уже отобрали, такая вот ситуация сложилась. За мной возглавляемый список в Красноярске проголосовало 176 тыс. человек.

— Это сколько процентов?

— Это был второй результат по России среди округов. Первый был в Новосибирске. Так что так. В районе 13%, по-моему, было. Тут же важно смотреть. Где-то меньше процент, но больше людей зато проголосовало.

— Я просто не помню. Вы в Думе возглавляли что-то или просто были рядовым депутатом?

— Я был рядовым депутатом.

— Рядовым депутатом. А как же вы тогда провели свой антитабачный закон? Вот расскажите, как вообще проводятся эти законы?

— Это такой очень серьёзный и мощный лоббизм, и должен быть очень сильный характер. Могу сразу сказать. И я горжусь тем, что в прошлой Государственной думе из нескольких тысяч, десятков тысяч принятых законов четыре были приняты вопреки мнению правительства. Это невозможно было. Вот два из них — это мои.

— Это какие? Это антитабачный?

— Вот как раз в антитабачном несколько поправок, потому что он же из поправок состоит и так далее. Вот есть вот эти вот поправки…

— Это вот какие были поправки?

— По поводу насвая.

— Что такое насвай?

— Ну насвай — это вот эта гадость, которую за губу кладут.

— Я, честно, не курю, поэтому я не знаю.

— Да. Это табачный такой продукт, хотя многие думают, что это наркотик. Это смесь извести гашёной с табаком.

— То есть его куда-то кладут.

— Его кладут под губу.

— Там никотин, что ли, какой-то или что?

— Да. И этой гадостью — она очень доступная, дешёвая была — были заплёваны все школы практически у нас.

— И что? Их запретили?

— Да. То есть полностью продажа на территории России, розничная и оптовая, этого дерьма запрещена.

— А ещё что?

— Ещё, когда вы видите кино по телевизору, в кинотеатре, если присутствуют сцены курения…

— Есть указание, да?

— Да. Обязательно есть указание.

— Насколько сложно… Вот вы говорите, лоббизм, характер. Это что конкретно означает? Вот две поправки против правительства. Было очевидно, что это сокращало каким-то образом долю табачного лобби, да?

— 1 млрд рублей потратили табачные лоббисты на противодействие закону.

— В Думе же было огромное табачное лобби в тот момент?

— Да.

— Это кто был тогда?

— Карпов, Москалькова.

— Карпов — это шахматист Карпов?

— Да.

— Классно. Дзюдоист против шахматиста, да?

— Да. Но сразу поправлюсь, а то там начнётся что-нибудь. Мы считаем, что это были лоббисты табачные, потому что они вносили протабачные поправки ярко, и поэтому мы склонны считать их табачными лоббистами. Мы же не видели, как им деньги передают. Но когда мы с ними беседовали и намекали: «Вы неправильно делаете, это табачные поправки» (причём это не наше мнение, потому что у нас антитабачная коалиция основывалась на мировом опыте), эти люди даже их не снимали. Карпова я предупреждал: «Ты зря это делаешь». Карпов спонсировался, его фонд, точнее, спонсировался…

— А что у него там? Фонд мира, да?

— Какой-то у него фонд, я не помню. Japan Tobacco. Один из спонсоров. И тогда «Единая Россия» сама приняла закон об иноагентах, о котором вы только что говорили, почему не вешают.

— JT он называется.

— Я сказал Карпову, ему казалось, что если он в верхушке руководства «Единой России», то ему море по колено. Но когда вышла новость в топ «Яндекса», 500 публикаций, о том, что его фонд я попросил признать иностранным агентом…

— То есть вы зачморили несчастного чемпиона мира по шахматам?

— Да. Потому что он берёт деньги у иностранной компании Japan Tobacco, а при этом делает вид… Его фонд, точнее, спонсирует Japan Tobacco. Так что вот так.

— А Москалькова-то несчастная как там? Она тоже, что ли, была связана со всеми этими табачными лобби?

— Смотрите. Антитабачный закон принимался восемь лет назад, то есть для меня это две самые яркие фамилии, которые вносили…

— Табачные законы, да.

— Табачные поправки.

— А вот что? В чём заключалась табачная поправка? То есть что, например, вносила Москалькова?

— Слушайте, я ещё раз говорю. Я сейчас не помню, потому что 750 поправок было внесено дополнительно. Чтобы было понимание, во втором чтении любой закон можно просто с ног на голову перевернуть этими поправками. Абсолютно другой закон будет. И мы как раз сидели до трёх часов ночи, это всё отсеивали, потом предупреждали депутатов. Несколько депутатов реально сняли свои поправки, когда мы им всё расшифровали, потому что они говорят: «Да, к нам пришли, мы думали, мы заблуждались, спасибо, что вы нам разъяснили». Поправки сняли. Но вот Москалькова и Карпов не снимали эти поправки. Поэтому у нас есть основания подозревать, что они были табачными лоббистами.

— А вы ходили, жаловались на них?

— А как я могу жаловаться? Смотрите. В Думе все депутаты…

— Тогда был председателем Думы Сергей Евгеньевич Нарышкин.

— Все депутаты Государственной думы — все лоббисты.

— Ну и вы тоже, да

— Конечно. Я лоббист, да. Вопрос: лоббист чего? Финансовых интересов корпораций, финансовых интересов табачных корпораций, алкогольных корпорации? Я — лоббист здоровья своего народа. Я самостоятельный политик, у меня есть одна главная цель.

Нас должно быть 200 млн как можно быстрее, иначе мы просто вымрем, и нас не будет.

И, кстати, сегодня…

— Путин уже не первый раз это говорит.

— Главное, что он сегодня во главу угла поставил, — это демография. Я об этом твержу уже десять лет. И действий никаких за десять лет я особо не увидел. Ну чуть-чуть сейчас начали поддерживать многодетные семьи. Правильную политику вести. А среда, в которой находится общество, — у нас женщины не хотят рожать, им страшно. Они завтрашнего дня не видят. Куда ребёнка отдать? Вот у меня сеть спортивных школ. Я напрямую занимаюсь.

— Сеть — это сколько?

— 11. Ребёнка куда-то отдать сейчас — это вообще треш.

— В смысле?

— Бесплатных почти не осталось секций. Под видом государства всё равно что-то берут.

— У вас бесплатная школа?

— У меня платная школа.

— Вот сами берёте бабки, а кого-то обвиняете. 

— Подождите секундочку. Это сейчас популизм. Я не беру деньги у государства. У меня школа работает, мы платим бешеную аренду и платим достойную зарплату тренеру.

— Ну так все и говорят.

— У нас не государственное учреждение. Когда в государственном начинают брать за то, за сё, за это, понимаете, — вот это уже другой момент, конечно. Если мы берём вообще детский спорт, его полностью реформировать надо. У нас просто колоссальнейшее… Деньги, триллионы, триллионы рублей были закопаны, а точнее, в карманы переданы чиновникам, которые строили различные спортивные объекты. Возьмём, например, стадион в Питере и так далее. Возьмем Олимпиаду. Я за то, чтобы не так делать, а раздать деньги тренерам, на соревнования пустить деньги, на билеты, дотировать.

— Что там происходит в Москве? Покажите, пожалуйста.

— Накаляется. Или кажется?

— Это что такое? Я не вижу, где это находится всё.

— Это в центре.

— Понятно, что в центре, понятно, что это не Жулебино. Это Кузнецкий мост по-прежнему, напротив ЦУМа. Несчастные покупатели не могут выйти.

— Ну где дети? Вы видите детей?

— Я слепой человек. Я не вижу, там все в масках.

— Просто вы говорили, что одни подростки. Я, например, подростков…

— Ну я не знаю. Я вижу, молодой человек вот прямо ближайший с зелёными волосами, девочка какая-то, мальчик стоит в маске лет 16. Да полно. Я же не говорю, что они все подростки.

— Вы говорили, основная масса.

— Я сказал, что основная масса очень сильно помолодела относительно 2011 года. Вот о чём я говорю.

— А сейчас же поколения другие. Знаете, есть поколения Z, X, Y. Сейчас новое поколение как раз…

— Бумеры.

— Да. Они более…

— Они бумеры или зумеры? Я всё время их путаю.

— Я уже тоже запутался. Но они более такие ответственные. Они вовлекаются. И поэтому возвращаемся. Вот то, что, если вы говорите про детей, это государство само в этом виновато.

— В чём виновато государство?

— Никто не занимается детьми.

— Что такое «заниматься детьми»? Вот Сурков недавно выступал… Мы вчера это обсуждали, кажется, с Прохановым, по-моему, или с Дугиным позавчера — что Сурков, который сам придумал бесконечное количество этих мертворождённых молодёжных движений, сказал, что вот у нас молодёжь… На самом деле о себе говорил, как всегда, — что все наши молодёжные движения придуманы людьми, которые вышли уже давно из молодёжного состояния и таким образом сами пытались в него вернуться. Что такое «государство не занимается детьми»? А как оно должно ими заниматься особо? У нас есть школы, у нас есть семьи. У нас есть детские образовательные какие-нибудь центры.

— Начнём с чего? Со школ?

— Ну пожалуйста, что хотите.

— Хорошо. В школах уже давно не занимаются воспитанием детей. Занимаются подготовкой детей к ЕГЭ. Трудно поспорить, да?

— Что-что-что? В школах не занимаются воспитанием?

— Да.

— Так и не надо заниматься воспитанием в школах. В школе надо русский язык учить и английский.

— Почему? Вот в моих школах мы занимаемся воспитанием детей.

— Что значит «воспитанием»?

— Мы им прививаем уважение к женщине, любовь к родине, к флагу, патриотизм настоящий, что такое хорошо, что такое плохо.

— Что вы прививаете, вот расскажите. А зачем вы это делаете?

— Чтобы они чувствовали себя настоящими гражданами своей страны. Наш воспитанник никогда не пройдёт мимо, если будут обижать девушку или женщину.

— Ваш воспитанник пойдёт на митинги Навального?

— Не знаю.

— То есть вас это не интересует?

— Я считаю, что каждый человек вправе сам выражать свою политическую позицию.

— Так а в чём тогда проблема? Вот люди выражают.

— Мы не учим детей политике. Мы учим детей…

— Как вы не учите, если вы говорите: «Вот флаг», они там должны плакать, когда флаг поднимают?

— Флаг государственный, он общий для всех. Это то, что нас объединяет. Это и есть ценности: семья, флаг, уважение, отношение к женщине.

— А «Путин — убийца» — это пожалуйста?

— Я так не говорил, это вы зачем-то так говорите.

— Нет, почему? Они пойдут на митинг Навального. Они сами могут выражать своё мнение.

— Вы сейчас говорите об абстрактных людях.

— Почему? Я говорю конкретно вот об этих людях…

— Я сейчас говорю о своих детях, что они могут…

— Ну вот они могут выйти на митинги Навального?

— Ну я таких в школе не знаю. Я понимаю, что вы меня провоцируете. Но…

— Вы только что сказали, что пожалуйста, выходите.

— Любой человек имеет…

— Понятно. Я вас понимаю. Любой человек имеет право высказывать свою позицию, особенно…

— Вот вы расскажите, почему человек, который высказывает свою политическую позицию, допустим, за Навального, которого я не поддерживаю, почему если он хочет её выразить и какой-то митинг сделать и заявку подаст вовремя, почему ему дадут Сахарова в лучшем случае или Люблино, а, допустим, партия «Единая Россия», если захочет выразить какую-то свою политическую позицию…

— Поклонную гору или вот в прошлый раз были Лужники. А чем Поклонная гора лучше проспекта Сахарова?

— Насколько я помню, это всегда был Охотный ряд.

— Никогда не был Охотный ряд. Один раз был Охотный ряд. Это было выступление Путина после выборов 2012 года.

— Не только выступление Путина.

— Ну как? Просто на Охотном ряду ещё хрен кто поместится.

— Ну я же видел.

— И я видел.

— Или, допустим, концерт какой-нибудь в поддержку. «Общенародный фронт» и так далее, на Красной площади, на Васильевском спуске, куда сгоняют бюджетников кучами.

— На самом деле почему?

— Вот, например, мой тренер, который просто величайший человек. Он в 26 лет стал заслуженным тренером России. В 26 лет.

— И чего?

— Который воспитал огромное количество чемпионов мира. Он в какой-то момент уже сказал: «Стоп, стоп, ребят, я просто не пойду больше на митинги. Хотите — меня увольняйте».

— В смысле, в поддержку?

— Да. «Я тренер. Можно я буду тренировать детей?» Понимаете?

— Пожалуйста — не ходи. Его кто-то уволил?

— Потому что на нём всё держится. А есть кого уволили. Мне очень много таких пишут.

— Подождите.

— Вам потом скинуть? Я могу скриншоты.

— Нет. Мне нужно сейчас сказать, потому что вы говорите, там кого-то уволили. Я, честно говоря, всегда пытаюсь это выяснить: когда, за что уволили. Покажите мне, кого увольняли за то, что человек сказал: «Я не пойду»? Я много раз…

— Я кину клич, и я вам с десяток таких человек приведу вообще.

— Которые скажут: «Меня уволили за это».

— Да.

— Потом выяснится, что его уволили не за это, а за то…

— За то, что он не голосовал за поправки, премию не дали. Давайте я вам расскажу про поправки. Вот налоговая полиция, допустим.

— В смысле? Это же тайное голосование.

— Ну тайное, да. Вот налоговая полиция. У них очень большие премии и низкие зарплаты. Очень большие премии. Люди понимают, что они трудятся, и, если хорошо себя проявляют, в конце будет премия. Вот людям прямо говорят: «Значит, поправки в Конституцию. Идёшь голосуешь, фотографируешь, показываешь — получаешь премию». Понимаете? Вот.

— Ну и что? Во-первых, все знают…

— Если у вас это считается нормальным…

— Мне не считается это нормальным или ненормальным. Каждый человек имеет право выбирать.

— У меня доверие после этого к выборам падает.

— Нет, у меня по поводу выборов в любой стране мира есть огромное недоверие. Я считаю, что вообще эти выборы не нужны и никому не нужно разрешать бесконечно за кого угодно голосовать, точно так же как я считаю, что не надо бесконечно разрешать за кого угодно выходить, потому что потом они все выйдут хрен знает за кого. За какого-нибудь убийцу. Почему, собственно, отменили в своё время свободные выборы губернаторов? Потому что мы видели в вашем прекрасном городе Красноярске, как побеждает Анатолий Петрович Быков, например, бесконечно побеждал Анатолий Петрович Быков. Человек, возглавлявший ОПГ.

— На выборах губернатора?

— Ну на выборах…

— Нет, вы только что сказали…

— Нет, я сказал «запретили губернаторов», потому что, когда посмотрели списки… Я Быкова привёл просто потому, что вам это ближе. Это конкретно, непосредственно ваш избирательный округ.

— Вы про губернаторов говорите.

— Потому что на выборах губернаторов было бесконечное количество людей, которые начали побеждать, как Анатолий Петрович. И если вы посмотрите на посадки середины нулевых…

— Антон, так надо фильтр сразу: кто может, а кто не может.

— Правильно. Я считаю… У меня тоже есть своё мнение, — у нас же свободная страна. Я уверен, что мне тоже за это прилетит и по башке надают, что вообще эти выборы не нужны, потому что дай вам всем сейчас выбирать — вот вы это и выберете. Дай вашим подросткам выбирать — они пойдут и выберут закладку.

— «Вашим» — я надеюсь, вы не про меня сейчас показываете.

— Почему? Вы же говорите, вы же боретесь за детей. Мы же видим, что происходит. Вот это свобода выбора. Свобода выбора приведёт вот к этому.

— Антон, должны быть, самое главное, правила игры неменяемые, неизменяемые и понятные для всех.

— Просто в эти правила игры надо верить. В Америке верят в правила игры? Вот там взяли замочили Трампа. Прямо вбросили сотни тысяч голосов у всех на глазах. Все поверили в эти вбросы.

— Антон, зачем вы повышаете голос?

— Нет. Я просто. А зачем вы понижаете голос?

— В Америке, я думаю, все здравомыслящие люди понимают, что там не всё чисто, и Америка — самая богатая страна мира, там самые большие деньги крутятся.

Для меня, например, Америка — это вообще не пример демократии.

— А это очень хороший пример. А что для вас пример демократии? Где доверие к системе? Вы говорите, должны быть одни правила, одно доверие. Вот там люди доверяют системе.

— Вы знаете, я бы хотел больше равняться, например, на развитые по-настоящему страны в духовном и моральном плане.

— Это какие, например?

— Например, Арабские Эмираты.

— Там нет демократии, там не выбирают.

— Сингапур.

— Там был диктатор.

— Не поверите, даже Индонезия.

— Это не демократические страны. Я рад за вас. Там люди не выбирают.

— Да. Но я же сейчас говорю о системе, которая есть и не меняется.

— Подождите. Вы говорите, что должны быть система демократическая.

— Я не говорил слово «демократия». Я сказал, система, которая понятна всем.

— Вот она понятна всем. Никаких выборов. Монархия. Отрубаем руки, головы, как в вашей любимой Саудовской Аравии или в Арабских Эмиратах, прямо у всех на глазах. Женщин забрасываем камнями, как в Арабских Эмиратах.

— Антон, зачем вы всё время приписываете слова, которых я не говорю?

— Это я говорю. Я вам не приписываю слова.

— Но ведь ваша Саудовская Аравия…

— Вы говорите: «Я доверяю такой системе, как Саудовская Аравия или Арабские Эмираты». Это неважно. Одни и те же законы. Пожалуйста. Хотите систему, чтобы сейчас была эта система? Я не против.

— И я не против. Самое главное — чтобы эта система была понятна каждому.

• © RT

— Эта система… Очень правильно вы говорите: «Я хочу, чтобы система была понятна каждому, и я хотел бы, чтобы в моей стране отрубали руки ворам, чтобы женщин, которых изнасиловали на улице, забрасывали камнями, чтобы не было никаких выборов никогда и в помине, а была наследственная передача власти каким-то непонятным шейхам». Это вот Арабские Эмираты. Но зато всем будет понятно, что, если ты откроешь хоть раз хлебало в своей жизни, тебя посадят на пожизненное или убьют, как убили какого-то журналиста в Турции. Раскромсают, закидают в коробку, а потом эту коробку случайно на помойке обнаружат. Вот это понятная для всех, так сказать, в арабских странах, система. Понятная.

— Антон, это ваше видение было мира, у меня чуть по-другому. Ещё раз повторюсь. Я за правила игры, которые понятны, не меняются, которые понятны для всех.

— Вам непонятны правила игры?

— Мне непонятны абсолютно.

— А что вам непонятно?

— Что они меняются постоянно.

— Что у вас поменялось?

— У меня или в стране поменялось?

— Вот вы говорите, правила игры поменялись. Что поменялось такого?

— Смотрите. Начнём, я думаю, прямо с 2010—2011 года. Меня, например, смущает то, что, если мы берем нашу страну и ту систему, при которой мы существуем, каждый человек должен быть услышан. Если мы возьмем в Думе 450 депутатов, есть некоторые депутаты, про которых говорят: «А что этот человек здесь делает? Он какой-то сумасшедший». Я всегда говорю: «Это представитель своих избирателей». Все люди разные. У нас вообще в стране какой-то небольшой процент сумасшедших. Реально. Начинается весеннее обострение. Ну это их депутаты, извините. Они за него проголосовали. Пока у нас есть эта система, мы должны в её рамках двигаться. Она должна быть для всех открыта. В последнее время я наблюдаю просто, когда убирают неугодных кандидатов. Начать их перечислять сейчас?

— Ну и что вы же только что говорили, вас устраивают Арабские Эмираты?

— Например, Грудинин, Платошкин и так далее, то есть много людей. Вот я сейчас с Грудининым встречался, общался.

— А Грудинина кто убрал — Путин или Зюганов?

— Не убрали, а как их давят и какой прессинг идёт.

— Путин давит или Зюганов?

— Давит государственная машина.

— Мне непонятно, что такое государственная машина. А самое главное — она что, до 2011 года не давила?

— Нет.

— Была отличная до 2011 года?

— А кого давила? Кстати, где Михаил Прохоров? Когда вы с ним последний раз общались?

— Знаете, у меня с Михаилом никогда не были близкие отношения. Никто Михаила Прохорова не давил особо. Михаил Прохоров, наверное, просто не очень хочет…

— Просто человек на восемь лет исчез вообще.

— Может, ему просто комфортнее жить в другом месте? А где Роман Абрамович?

— Роман Абрамович избирался куда-то?

— Роман Абрамович был губернатором Чукотки, если вы помните.

— Он какие-то имел…

— Что? Вполне себе.

— Губернатор — да. А какие-нибудь… создание партии, президентские какие-то амбиции у него были?

— Ещё раз говорю. Рома возглавлял регион большой в этой стране, у него были такие амбиции, у Михаила были…

— Большой регион, в котором живёт 17 тыс. человек.

— Это не имеет значения. Возможно, у Михаила были другие амбиции. Возможно, амбиции Михаила как раз заключались в том, чтобы в какой-то момент свалить.

— Свалить куда?

— Ну я не знаю, где живёт Михаил. Я не интересуюсь.

— А что ему до этого мешало свалить с 15 ярдами кэша?

— Я не знаю. А вы знаете, как эти 15 ярдов были получены?

— Знаю.

— Как?

— Продана доля.

— Она как была куплена, эта доля? Она была по доброй воле Потанина, что ли, куплена? Потанин прямо сказал: «Давай я тебе 15 ярдов выдам». Так было?

— Я думал, вы сейчас расскажете, как она была.

— Нет. Я не буду вам рассказывать. Вы, наверное, тоже знаете. Поэтому видимо, Михаил как-то считал, что он должен оправдать существование этого кэша.

— Наверное.

— Наверное. Точно так же, как и Роман, точно так же, как и любой человек, у которого были какие-то амбиции, и в этом смысле я не понимаю… Вы же говорите, что правила изменились. А я не вижу, в чём они изменились.

— Да. Они изменились летом прошлого года.

— Вот как они?.. Вы только что сказали, что они изменились в 2011 году.

— Они начали потихоньку с законами…

— А летом прошлого года что произошло?

— Конституция.

— Какая?

— Голосование по Конституции.

— А, Конституция.

— Да. Основной закон Российской Федерации.

— Хорошо. Значит, народ пришёл, проголосовал за изменения, за поправки, хотя, по-моему, по закону за эти статьи не должно было быть никакого народного голосования. Вполне бы хватило ваших бывших коллег.

— Да. Ну это было… Так как эта Дума, по сути, не является, скажем так, у народа нет доверия к этой Думе. Я вам даже могу сказать почему.

— А к какой-то был? К вашей Думе был?

— К нашей было больше. А знаете почему?

— Я вам скажу, почему не было. Потому что в 2011 году протесты произошли именно из-за выборов в вашу Думу, потому что народ не верил в вашу Думу, они вышли на улицу.

— А сколько было у «Единой России»?

— Я не знаю, мне не интересно.

— Я вам скажу. 50 с небольшим процентов. А вы знаете, сколько сейчас депутатов-единороссов в Думе?

— Потому что у нас есть одномандатные округа.

— А сколько сейчас? Знаете?

— Не помню. Больше 2/3.

— Я вам скажу. 75%.

— Ну и правильно.

— А если взять реальной партии рейтинг?

— А в вашей Думе было меньше, что ли?

— Да. 53%.

— Всего?

— Да.

— Ну ладно, у вас не было одномандатников. Ну и что?

— А если, знаете, многие люди даже не разбираются, одномандатники или нет. У них есть простой вопрос: как партия, имеющая поддержку в народе не более 30%, имеет 75% в Государственной думе?

— А почему вы считаете, что у неё такая поддержка? Вам об этом сказал «Левада-Центр»*?

— Ну вы же знаете.

— Нет, я не знаю. Смотрите, Дмитрий. Вы мне так говорите: «Ну вы же знаете». А я не знаю. Вы можете мне сказать, что никто не голосовал за Конституцию. Но я вот голосовал за Конституцию.

— Я не говорю, что никто не голосовал. Это вы опять говорите.

— Нет. Ну вы так говорите: «Ну, вы же знаете». А я вам говорю: «Нет, не знаю».

— Хорошо. Сейчас про что, значит?

— Я не знаю, что у «Единой России» поддержка 35%. Более того, когда вы говорите: «У партии «Единая Россия» 35%» (ну, допустим, такая вот поддержка по опросам), а потом одни люди приходит к избирательным участкам, а другие люди не приходят к избирательным участкам — которые не верят в эту избирательную систему, разочаровались.

— Хорошо, что вы про это сказали, Антон. В том-то и дело, что 35% — это среди тех, кто собирается и придёт на выборы голосовать, а если мы возьмём тех, кто может голосовать и кто поддерживает «Единую Россию», — это 8—10%.

— Это же враньё всё, Дмитрий. Ну это же неправда. Даже вот эти 8—10% — вам самая либеральная социологическая контора скажет, что это неправда.

— Есть разные рейтинги.

— Нет, рейтинги можно нарисовать.

— Который придёт и проголосует — это один рейтинг, это активный, называется, человек. А есть, который не придёт на выборы.

— Смотрите. Вам сказал человек: «Я приду и проголосую» — а он не пришёл и не проголосовал.

— Это специальные технологии. Я бы вам рекомендовал пообщаться с социологами.

— Я общался с социологами много раз в своей жизни. В частности, главное моё общение с социологами — на чём оно закончилось: это была избирательная кампания Михаила Дмитриевича Прохорова, когда мне все социологические группы говорили, что будет 5,8, — а было десять, потому что ни одна социологическая группа не смогла предсказать или высчитать реальный процент кандидата. Их было четыре. Это были главные четыре института в этой стране. Потом мы проводили социологические опросы на выборах Ксении Анатольевны Собчак, и ни одна из социологических групп…

— А вы, кстати, были в её штабе, да?

— Я был, да. И ни одна из социологических групп не смогла предсказать реальный результат. Никогда.

— Кстати, Ксения Собчак. Вы ей передайте…

— Я с ней не общаюсь.

— Она мне проспорила (Ксюш, если ты слышишь) бутылку рома, потому что я ей сказал, что Жириновского она не обойдёт, как только она ушла от графы «Против всех». Она стала набирать, когда стала графа «Против всех», когда у неё не было никакой позиции и так далее.

— Она вошла в избирательную кампанию с этой графой.

— Да. И у неё было реальных 8%.

— Не было у неё 8%. Опять же вы говорите, реальных 8%. Не было. Не было никогда этих процентов.

— А вот после того, как она начала озвучивать программу, у неё стало 3%.

— Ну не было, ничего такого не было, в реальной жизни такого не было. Видите, вы верите просто каким-то шарлатанам.

— А давайте у вас на сайте. Я не верю.

— На чьём сайте?

— Нас смотрят многие сейчас.

— Это нерепрезентативно.

— Как — нерепрезентативно? Ваша аудитория, давайте посмотрим, как она проголосовала.

— Моя аудитория очень разная. За кого?

— За «Единую Россию».

— Давайте. Друзья мои, если вы может создать голосование, создайте, пожалуйста, голосование: если бы завтра были выборы, вы бы проголосовали за «Единую Россию» или против «Единой России»? Вот не будем говорить про все другие партии. Кроме всего прочего, можете создать ещё такой замечательный — специально для Дмитрия — опрос. Если вы голосовали лично, искренне за кандидата-мажоритарщика, то есть одномандатника (ну, условно говоря, Оксана Пушкина по Одинцовскому округу против всех остальных кандидатов так называемых оппозиционных партий), вы бы проголосовали за Оксану Пушкину или за вот этих мажоритарных кандидатов от ЛДПР или от КПРФ? Вот Оксана Пушкина, «Единая Россия». Все кандидаты от Подмосковья: Ирина Роднина, ваша бывшая коллега, Фетисов, по-моему, тоже в Подмосковье. Вот это всё мажоритарные округа. Люди, которые представляют партию «Единая Россия». Поэтому «Единая Россия» сейчас и получает 2/3 Думы — потому что люди идут и голосуют за этих кандидатов, доверяя этим кандидатам непосредственно, а не доверяя вот этому списку.

— Супер. Возвращаемся.

— Вот мне сейчас говорят, что в чате трансляции против «Едра» только каждый восьмой ответ. То есть 7/8 — за «Едро».

— Давайте подождём.

— Подождать-то подождёте. Кстати, там есть вопросы для Дмитрия из чата?

— Я хочу подчеркнуть мысль, которую я сказал. Вы сейчас правильно говорите: одномандатники и так далее. Обычным людям непонятно, как при рейтинге, даже если, по-вашему, 30—35%…

— Это по-вашему, это вы сказали.

— …может 75% быть в Думе.

— Я вам и сказал как. Вот так.

— Да я-то это понимаю.

— И люди понимают.

— Я даже знаю, как это всё делается, поверьте.

— Люди прекрасно это понимают и замечательно ходят, голосуют за «Единую Россию».

— Возвращаясь к вопросу, почему нет доверия к этой Государственной думе.

— У меня нет ощущения, что нет доверия к этой Государственной думе. Но самое главное — ведь мы совершенно про другое начали говорить. Вы начали говорить, что вот правила сильно изменились и поменялось несколько статей в Конституции. А какие поменялись статьи? Вот вас непосредственно какая статья?..

— Там очень много статей.

— Нет. Вас непосредственно какая статья смутила?

— Про обнуление, да. Я открыто об этом высказался.

— А что вас смущает? Вы правда считаете, что Путин будет бесконечно президентом?

— Нет, конечно.

— Так. А в чём тогда проблема?

— Дело-то не в Путине. Я же сказал, если бы на месте Путина была бы моя мама, я бы то же самое сказал. При всей любви и уважении к моей маме я бы сказал: «Ма, ты не права. Нельзя менять правила игры».

— А почему нельзя-то?

— Потому что так уже установилось.

— А что значит «установилось»? Мало ли что установилось.

— Это подрыв доверия прежде всего к самому Путину.

— Отмена крепостного права в 1861 году была подрывом доверия среди людей, которые принимали решения, к правящей системе, к самодержавию?

— К счастью или к сожалению, я в то время не жил.

— Была.

— Но какие-то эволюционные вещи, конечно, наступают.

— То есть это значит, что перемена правил — это вполне себе нормальное явление и регулярно происходящее.

— Перемена правил, когда она следует каким-то международным тенденциям.

— А каким международным? Вот вы говорите: «Я поддерживаю…»

— Мы сейчас про крепостное право. То есть вы считаете реально, что это было зря и сейчас нам надо было бы при крепостном праве ходить?

— Нет. Я просто говорю о том, что любые изменения происходят всё время. И не существует каких-то таких правил, которые нельзя никогда менять. Вот о чём я говорю. То есть любые правила можно менять. Конституция — это просто закон. Её можно менять. У вас наверняка было, когда вы были в Государственной думе, куча конституционных законов.

— Знаете, я всё время привожу такой пример. Вот я — заслуженный мастер спорта по дзюдо. Мне сейчас 41 год. И вот проводил бы я соревнования, и так получилось бы, что мировое дзюдо, я принимаю решение, везде сидят мои люди, и я могу протащить любое решение практически. И вот представьте: я бы сделал… Вот мне 30 лет, у меня уже спина чуть болит, я говорю: «Вот давайте возраст сократим. Мне с 22-летними сложно стало бороться, давайте до 22 лет». Потом к 40 мы оставляем 15 лет, правила поменяли. Потом эти 15 лет — я вдруг упаду тоже, вдруг они меня бросят. Я скажу: «Допускается только вот такой разряд. И, кстати, когда вы выходите бороться с Дмитрием Носовым, у вас есть только 15 секунд, чтобы успеть бросить. А если вы не бросили, тогда Дмитрий Носов — чемпион». В моём понимании это выглядит так. Я вам больше скажу. Я с Владимиром Владимировичем Путиным знаком лично.

— Да. Я не сомневаюсь. Как раз хотел про это спросить.

— Ещё раз повторюсь. Если на его месте была бы моя мама, я бы сказал то же самое.

— А вы сказали то же самое Владимиру Владимировичу Путину?

— Я с ним не виделся. Но, если бы увиделся, сказал бы.

— Вы бы что, подошли к нему и сказали бы: «Владимир Владимирович, вы, конечно…»? Как бы вы ему сказали?

— Смотря какая ситуация.

— Вот ситуация.

— Если бы он у меня спросил: «Дим, а как ты считаешь?» А я скажу: «Не надо было этого делать».

— Не надо было?

— Конечно. Не знаю, кто ему посоветовал или как это принималось решение. Я понимаю, что это решение 99% принималось неспроста и есть какие-то государственные задачи, но в глазах всего народа это выглядит так.

— В глазах всего народа?

— Большинства народа.

— Вы думаете?

— Я в этом уверен.

— Вы думаете, что большинство народа против? А почему тогда большинство народа пришло и проголосовало за? Их всех заставили?

— Проголосовали за что? За обнуление?

— Я за обнуление голосовал. Я вот лично, Антон Красовский, голосовал за обнуление. Я не голосовал за ваши семейные ценности.

— Антон Красовский, который был в штабе Прохорова и даже в штабе Собчак. Вы же понимаете, что существует технология. Например, мой основой протест заключался в чём? Что мы все разные. Кто-то какой-то ориентации, кто-то какого-то вероисповедания и так далее, и в этой Конституции как компот всё намешано. Например, мой папа — атеист. Вот он против поправки про Бога.

— Я понимаю.

— Но он, например, за обнуление. Я, например, за то, чтобы наши законы внутри страны ценились выше международных до того момента, пока существует хоть одна страна, в которой иначе. Как только весь мир примет, что международные законы выше внутренней юрисдикции, ни одной страны не останется, мы должны присоединиться ко всему миру. Но пока есть хоть одна страна, в которой свои законы ценятся выше мировых решений, мы, по сути, прогибаемся. Это неправильно с точки зрения международной политики. Это я поддерживаю.

• АГН «Москва»
• © Сандурская Софья

— За это поддерживаете?

— 99% поддерживаю. Вы поймите.

— Нет, я понимаю прекрасно. Я тоже какие-то…

— Я спортсмен, я всю жизнь жил по правилам. Меня так воспитали. По правилам, понимаете?

— И что? В спорте правила не менялись?

— А когда начинают менять правила под своих… Мы в дзюдо это проходили, когда там пришли корейцы к власти в международной федерации, начали под себя менять правила и так далее.

— То есть меняли правила?

— Но это вызывает недовольство и бурю волнений. И в итоге это сказалось на спорте и так далее. И я как государственный деятель ещё раз повторюсь: я не за белых, не за чёрных, не за красных. У меня есть своя политика, своё видение как государственного деятеля. Это все приводит к тому, что сейчас начинает нарастать градус кипения.

— Я не вижу, что он начинает нарастать.

— При этом…

— Я не вижу, что он начинает нарастать. (Покажите картинку.) Я не вижу, что он начинает нарастать. Я видел картинки с сотнями тысяч людей на улицах российских городов десять лет назад. Я как раз вижу… я вот сижу, у меня даже не дежавю, у меня полное ощущение, как вы сказали, нация умирает. Что все уже умерли дедушки, остались дети одни.

— Которыми никто не занимается.

— Которыми никто не занимается. Только вы, Дмитрий. Расскажите, как вы занимаетесь детьми нашими? (Где мы сейчас — Москву показываете? Покажите ещё раз. Это была Москва? Что это было? Пушкинская площадь была?) Это Трубная. Вот я вижу, что это 10 тыс. человек, а десять лет назад были сотни тысяч человек. Вот что я вижу.

— На Болотной было много народу.

— Или на проспекте Сахарова было много народу.

— После этого сразу, кстати, возвращаясь к правилам игры, как раз вот до Болотной и чуть-чуть позже (то, что мы обсуждали), реально партия власти могла проводить митинги где хочет. Вот здесь начались сразу поправки: митинги согласовывать и так далее. Пройдя вот реальные выборные кампании, я наблюдаю действительно: если ты от «Единой России», ты митинг проведёшь когда угодно. Вообще без проблем, на центральной площади любого города.

— Ну правильно. Правящая партия, чё.

— Если же ты, допустим, идёшь от другой партии, то тебе не дадут никогда этого сделать, постоянно по смешным, надуманным причинам. Люди реально смеются.

— Вам ЛДПР не давали что-то делать?

— Не давали. И КПРФ, и ЛДПР. То у них какая-то книжная ярмарка, сидят два человека, засылают, что у них книжная ярмарка. Вот в Чите сейчас, в Забайкальском крае, срочно памятник Ленину моют. Завтра же день рождения у Ленина.

— Правильно, там очень хороший памятник.

— Да. То есть его именно сегодня надо помыть, и поэтому перекрыли площадь и так далее. На самом деле это, конечно, хитрое решение, но все понимают, почему оно сделано. Но сейчас мы говорим о большом митинге сторонников Навального. То же самое происходит на местном уровне: когда коммунисты, либерал-демократы, справедливороссы хотят провести точно такое же мероприятие на центральной площади, им всегда не дают по какой-то надуманной причине.

— Вот видите, это Дмитрий рассказывает сторонникам Алексея Анатольевича Навального, что вы не одни, вы такие же, как КПРФ, как ЛДПР. Вам точно так же всё не разрешают, как и им.

— В принципе, да.

— Видите. Унижают не только вас. Унижают всех. И Геннадия Андреевича Зюганова. Владимира Вольфовича Жириновского унизили ужасно. 20-этажный небоскрёб отдали под говняный его институт, никому не нужный, на Ленинском проспекте. Унижение было страшное.

— Это покупка Владимира Вольфовича Жириновского за то, чтобы он участвовал в президентских выборах.

— Видите. Владимир Вольфович без этого не хотел участвовать. Ему ещё Maybach в качестве поздравительной открытки прислали.

— Ну Maybach у него уже давно.

— Нет, у него не Maybach. У него Pullman был длинный, а сейчас Maybach. Раньше был Pullman такой старый, длинный, а сейчас он поменялся на Maybach. А перед Maybach ездит его «бэха» с мигалкой, потому что на Maybach мигалку не положишь.

— Кстати, на днях показывали в преддверии съезда КПРФ, которое будет на днях. Мне понравилось. Там дорогие иномарки: показывают Ford Mondeo, Hyundai Equus. И вот так это всё: дорогие иномарки, приехали депутаты. Смешно реально за этим наблюдать.

— Чем занимается «Антидилер» ваш?

— «Антидилер» занимается профилактикой наркомании в России.

— Что такое профилактика наркомании в России?

— Значит, это несколько направлений. Первое, естественно, — это пропаганда здорового образа жизни и противодействие различным проникновениям в среду молодёжную, точнее, в среду детскую, пропаганды наркотиков и всего того, что…

— Так пропаганды наркотиков или самих наркотиков?

— И пропаганды. Я сейчас говорю об информационной среде. Ну, естественно, борьба с распространением наркотиков как таковая. Мы, как общественное движение, не имеем никаких полномочий. Например, если я вдруг увижу… я уверен, этого нет, но узнаю, что у вас с собой 10 г кокаина…

— Десять — это очень много всё-таки. У меня столько денег нет.

— То я не смогу вас задержать. Я позвоню в полицию, и будем добиваться того, чтобы вас задержали. Собственно говоря, так мы работаем. И, к сожалению, зачастую в некоторых регионах, таких как Ростовская область, например, уже получается борьба с самими сотрудниками-крышевателями. Мы боремся с распространением наркотиков, с распространением нелегального алкоголя, незаконного, то есть это контрафакт, контрабанда, продажа детям, и табака, то есть вот всё то, что убивает, по сути, то, что вредно, и то, что вне закона.

— Как вы боретесь с самими… Вы вообще под ментами?

— Мы ни под кем.

— А как это? Вот как вы боретесь с наркотиками, не сотрудничая непосредственно с правоохранительными органами?

— «Сотрудничая» и «под ментами» — это разные вещи. Конечно, мы сотрудничаем с государством, потому что мы должны, обязаны двигаться в рамках правового поля. Поэтому если мы выявляем… Например, нам поступила информация. Информации много поступает, причём из неё реально больше половины надо фильтровать, потому что кому-то что-то там показалось. После этого мы делимся с сотрудниками.

— То есть вас, вы так прямо…

— Считайте, что мы агентура, да.

— Вы агентура, да?

— Можно так назвать. Но разница с агентурой в том, что агентура просто передаёт информацию, а мы делаем всё возможное, от нас зависящее, потому что это бесплатно, то есть у людей есть свои семьи, у наших бойцов, у них есть своя работа и так далее, и в свободное от работы время они сколько могут времени, столько и посвящают. Поэтому мы всё объять не можем. Нам очень много жалоб поступает. Какие-то мы, к сожалению, не можем обработать. Поэтому мы сейчас запустили приложение ещё «Антидилер». Такая уникальная история.

— В AppStore?

— Да. В iPhone уже тоже есть. Заходите: «Антидилер» — и там можно прямо сообщить о правонарушении.

— То есть настучать?

— Да. То есть, если ты знаешь, что продают алкоголь детям, есть всякие тревожные алкоточки, где алкашня собирается, где подросткам продают, контрабандные, контрафактные сигареты, наркотики, притоны, наркодилеры. То есть всё можно сообщать, всё автоматически идёт…

— Вот к вопросу. Мы не можем сейчас показать это, к сожалению. Вот. Подростки, подростки. Вот сплошные дети, дети прямо. Толпа детей.

— Ну не сплошные, но есть.

— Прямо толпа детей. Это всё дети. Им не то что сигареты и наркотики нельзя продавать, им ещё без родителей на улицу нельзя выходить.

— Антон, вы можете мне объяснить такой парадокс? Вот смотрите. В начале января, когда Навальный созывал митинги, пошла такая история, что Навальный зазывает детей. Было, да? Вот все школы практически, все школы России, родительские чаты, директора, учителя за два дня были мобилизированы настолько, и всем была донесена информация, что, если вы пойдете на митинг, значит, это административка, последствия. Это хорошо, это правильно, донесение информации. А вот у нас вопрос возникает, причём вместе с сотрудниками многими, кто в засадах сидит и так далее. Мы вот, движение «Антидилер», восемь лет пытаемся достучаться до школ, чтобы объединить усилия и просто доносить родителям информацию, потому что, если ребёнок… А это сплошь и рядом происходит. Чтобы вы понимали, в Москве примерно каждую неделю школьник суицидом заканчивает жизнь от употребления наркотиков, и об этом замалчивается. То есть ребёнок может потерять жизнь, к сожалению, в лучшем случае — свободу.

— И что, вас государство не пускает никак, да?

— Ничего нет.

— Ну ладно?

— Ну ладно. Шоколадно. Так и есть. Ничего нет. А тут к Навальному если бы вышли дети, за два дня было всё мобилизировано. За два дня.

— Правильно.

— А здесь за восемь лет сколько детей погибло. 

— А почему? Чем вы это объясняете?

— А это я объясняю как раз государственной политикой, что нет идеологии, и когда мы говорим: «А чем заниматься детям?» С детьми надо работать. Например, если мы возьмём Советский Союз, то с детьми работали. После войны, например, чтобы вы знали, 1922 года рождения мужчин осталось в живых 5%. То есть 19 погибли на фронте. Огромная масса женщин-одиночек.

— 95%.

— 95%, каждый 19-й. 19 погибли из 20. Да. Наверное, чуть оговорился. Спасибо. Огромная масса детей-беспризорников, матерей-одиночек было воспитано, по сути, кем? Государством. И это поколение — в 1970 году мы достигли наивысшего расцвета. Это поколение создало СССР, потому что были спортивные секции, детские лагеря. Государство взяло на себя роль отца. Дети были заняты. Кружки научные и так далее.

— Сейчас люди 1972 года не погибли на войне или 1982 года. Они все живы, поэтому государство не должно на себя брать функцию семьи. Семьи есть, они никуда не делись.

— Да у нас сейчас половина матерей-одиночек.

— Половина матерей-одиночек во всём мире. Люди разводятся, мы, слава богу, живём в свободной стране, а не в Арабских Эмиратах.

— Неправда. Не во всём мире.

— Ну а где? Где разводы запрещены? Запретить разводы?

— Это перебор, наверное. Но создать правильные ценности.

— Ну давайте. Какие правильные ценности?

— Семейные ценности.

— Что такое правильные ценности?

— Давайте возьмём десять лет назад, 12 лет назад. «Мама, папа, я — здоровая семья» была передача по телеку. В новостях обязательно новости спорта…

— Это уже 30 лет назад, мне кажется. Сразу вот видно, что вы 1980 года рождения.

— Нет-нет-нет. Это было ещё в нулевых годах. Сейчас как узнать идеологию государства? Всё просто. Включи центральные каналы.

— И что там?

— Когда мы включаем центральные каналы, днём особенно, я слышу: Сирия, Украина, США… Вы сегодня столько времени уделили США.

— Немного. Три минуты.

— Да. Но не рассказали про Канаду, или Францию, или Англию, Германию. И вы тоже в этой риторике двигаетесь. У вас все ключевые истории, Сирия сейчас ушла на второй план, потому что поняли: перебор. Это Украина, как они там ужасно живут и как всё хреново, и США. А в это время вот у меня пост несколько дней назад вышел про реальную инфляцию. Реальная инфляции составила около 30%, а вовсе не 5%. А зарплаты у людей остались те же самые. На 30% выросло практически всё. Четыре сахарных завода было закрыто. Сахар сейчас стоит бешеных денег. Простые люди уже забыли, как покупать одежду, потому что всё растёт, всё дорожает бешеными темпами, понимаете? И людям неинтересно слушать, что там в Америке происходит.

— А что им интересно, вы думаете, слушать? Как сахарные заводы закрывают? Вы правда думаете, что людям интересно слушать про то, что они и без вас знают?

— Я считаю, что государственная идеология и государство именно путём телевидения и интернета должно создавать смыслы, вовлекать людей в деятельность.

— Отлично, я с вами согласен. Какая связь между смыслами и действием — и закрытием сахарных заводов и реальной инфляцией? Вот Красовский сказал: «Флойда какого-то кто-то убил. Надо традиционную проповедь прочесть и ещё Навального не забыть». Вы говорите, что нужна государственная идеология. Федеральные каналы все заняты Сирией, а при этом у нас сахарные заводы закрыты, и инфляция 30%. То есть если бы я говорил вместо Флойда про инфляцию 30%, создалась бы государственная идеология нормальная?

— Да. Вы бы говорили правду.

— Я и так говорю правду. Я не говорю неправду.

— Вы говорите правду, которая меньше интересна людям.

— Вот я ещё раз вас спрашиваю. Вам правда кажется, что то, что они и без вас знают…

— Потому что надо говорить правду и искать пути решения настоящие. Вот это надо делать. Создавать экспертные сообщества, реальных учёных привлекать, а не так, как это существует сейчас.

— А как это существует сейчас?

— Сейчас существует следующая история. Допустим, возьмём Государственную думу. Там есть комитеты. Там есть экспертные сообщества. И многие уже не ходят на эти экспертные сообщества, потому что их туда зовут, когда надо уже что-то принять сверху назначенное, скажем так, пролоббированное. Я помню замечательный случай, когда (к сожалению, фамилию забыл) какой-то депутат Госдумы от «Единой России» внёс какой-то закон хороший. Сначала всё было нормально, потом вдруг оказалось, что его закон мешает чьим-то там интересам наверху, гораздо выше, чем депутаты Госдумы, и срочно спустилась директива этот закон не принимать, естественно, на фракции, которых в «Единой России» практически нет, просто ставится, скажем так, информируют депутатов, как они будут голосовать. Было сказано, что мы этот закон не поддерживаем. Так было весело, когда он говорил: «Ребят, а можно хотя бы я проголосую за этот закон? Он же мой». Вот так, понимаете? И экспертные сообщества, которые туда привлекаются для галочки, и многие эксперты не услышаны. И пробить что-то снизу реально очень сложно. И сейчас государственные институты вот эти проигрывают, существенно проигрывают интернету. Даже какой-то блогер может сказать какую-то ерунду, и у него будет больше авторитета в молодёжной среде.

— Ну и что?

— Я отвечаю, почему выходят дети. Потому что у этого блогера больше авторитета.

— Ну и что?

— Потому что не верят уже.

— Ну и что? Они и не поверят. От того, что… Вы думаете, от того, что на месте Путина или, прости господи, Володина окажется… А кто должен на их месте оказаться, чтобы молодёжь поверила? А самое главное — кому она должна?

— А кто из молодёжи за десять лет реально пробился за последние годы?

— А что, не пробился? Вы стали депутатом в 31 год. А кто там не пробился-то?

— Да. В 31 год депутатом Госдумы.

— И что? Это плохо, что ли?

— Это большое достижение? Вы считаете, что это какой-то уровень?

— Это достижение. Представляете, в Америке вы бы стали конгрессменом в 31 год? Вот Байден стал сенатором в 33. И сидел сенатором 36 лет.

— Значит, у меня ещё есть шансы.

— У вас точно есть шансы. Бесконечное количество шансов. Я просто не понимаю. Вот все люди говорят, особенно такие, как вы, говорят: «Вот, у нас нет социальных лифтов. Вот молодёжь не может». Вы сами же пробились. Вы сами стали депутатом этой Думы проклятой в 31 год. Подростком фактически ещё. Ну, скажем так, очень молодым человеком.

— В 31 год я стал депутатом Госдумы, потому что я был призёром Олимпиады.

• © Konstantin Kokoshkin/Global Look Press

— И что? Какая разница? Значит, вы это заслужили, с точки зрения системы.

— Да. А если возьмём людей, ту же «Единую Россию», которую я люблю приводить в пример, сколько людей оттуда уже ушло, потому что они как пушечное мясо?

— Ну хорошо. А другие пришли.

— Их молодёжью используют, а в какой-то момент, когда наступают выборы, находится какой-то дядя-спонсор, который будет всё спонсировать и будет всё хорошо. Даже возьмём сейчас праймериз.

— А что такое пушечное мясо? То есть вас не устраивает, что люди меняются?

— Меня не устраивает то, что людей просто используют, при этом заранее зная, что потом от них избавятся.

— А вы бы хотели, чтобы люди там сидели по 40 лет?

— А я хочу, чтобы для всех абсолютно были правила игры открытые и свободные. В том числе в той же «Единой России». Вот, например, возьмём праймериз «Единой России».

— А вы считаете, в политике могут быть правила игры, для всех понятные?

— Конечно.

— Для всех понятные? Вот мы прямо объявляем, какие правила.

— Есть вещи, которые нельзя переходить. Эти правила игры есть этические и так далее. А если каждый будет менять правила под себя…

— То есть вы правда считаете, что политика и этика — это одна как бы категория, да?

— Конечно. Вот, например, смотрите. То, что сейчас создаются постоянно, правила игры под себя. Вот придёт сейчас какая-нибудь партия, вдруг победит. Ну победит другая партия, которая скажет: «Мы видели, как это делается. Мы решили, Красовского мы, кстати, послушали. Вообще, гениальные вещи сказал Антон. На хрен нам выборы?»

— Правильно.

— А партия каким-то чудом лоббировала, что нужен обязательно каннибализм. Или вообще отменить законы — зачем они нужны? — потому что полиция не всегда работает.

— Вы сейчас знаете, ну, партия же не лоббировала каннибализм. Такого, слава богу, никто не допускает. Это в Индонезии вашей любимой есть острова или остров один, в котором живут каннибалы.

— Какой, если не секрет?

— Я не знаю. Маленькие есть острова. Не знаю.

— Вот видите, вы не знаете, а говорите.

— Говорю.

— Если говорите, то говорите конкретно.

— Говорю, потому что прочитал. Так же как и вы не помните фамилию депутата, про которого вы говорили пять минут назад, так же я и не помню название острова.

— А я вам его приведу давайте после эфира.

— Я вам тоже потом погуглю и покажу. Поэтому что же тут такого? Вы же понимаете, что вы живёте в некой цивилизованной стране, или вы не понимаете? Опять же.

— Подождите, Антон. Это очень важно. Ещё раз говорю, я отчасти лоялист и здоровый критик. Сказать, что в нашей стране всё ужасно и так далее, я не могу. Я объездил 84 страны мира, и я реально знаю, где вообще жесть, где хорошо, где какие-то вещи хорошо, которые надо брать на вооружение. И вот, как говорится, самые лучшие политики — это те, кто опирается на историю и на путешествия, потому что видят, как где устроено, и этим идеями заносят к себе в страну.

— А вы считаете, что все эти идеи хороши?

— Я говорю, не все. Есть очень много интересных идей. Тот же антитабачный закон. Его же не было в России, а в мире он уже где-то был. Стало хорошо, здорово, отлично. И какие-то вещи эти можно брать на вооружение, где они сработали. В тех же Арабских Эмиратах знаете, что мне нравится? Что там есть министерство счастья или как оно там называется.

— Есть такое министерство. И стало счастливо всем, что ли, жить?

— Они же будут жить. Что они хотят видеть? С ними общаются. Это очень интересная вещь.

— Вот вы говорите про экспертов. Вот вы руководите этим своим движением «Антидилер» против наркотиков. Вот вам любой эксперт… Вы говорите, проехали 83 страны мира, во всех этих 83 странах, я уверен, кроме России, действует метадоновая программа для…

— Ну не везде, но в некоторых.

— Не во всех. Две страны мира запрещают метадоновую программу. Две страны мира. Она разрешена и в ваших Объединённых Арабских Эмиратах, и в Иране, и в Китае, и в Соединённых Штатах, и в Норвегии. И только в России и в Таджикистане или в Туркменистане она запрещена. Вот как вы относитесь к этим экспертам, которые требуют эту метадоновую программу ввести?

— Это очень тяжёлый вопрос.

— А чем он тяжёлый? Вот во всём мире — и любой эксперт вам скажет — это необходимо. Вы только что говорили, эксперты очень важны. Мы к экспертам не прислушиваемся, поганая «Единая Россия».

— А когда в России, кстати, были на эту тему?..

— Каждый день. Бесконечные разговоры. Министерство здравоохранения… Во всех профильных ведомствах, программа «АнтиСПИД»…

— Смотрите, Антон. Я думаю, что ни у кого сомнений нет, что, допустим, я и Ройзман являемся главными борцами, реальными борцами с наркотиками в России.

— Я не знаю, насколько… Я честно говорю. Что значит «ни у кого сомнения нет»?

— Вы позвоните. У вас Ройзмана есть контакты? Вы его хоть раз звали?

— Куда?

— Ну на какое-нибудь экспертное вот это…

— Безусловно. Евгений Вадимович был зван на разные экспертные места, но самое главное — ещё раз говорю, с точки зрения науки мнение Ройзмана мне абсолютно неинтересно. Ройзман — это человек, который наркоманов наручниками к батарее приковывал, при этом почему-то до сих пор на свободе. И у меня возникает огромное количество вопросов. Почему он на свободе, человек, который приковывал наручниками людей к батарее против их воли?

— Ну это говорит о том, что вы плохо разбираетесь в реабилитациях.

— Нет. Это не говорит о том, что я плохо разбираюсь в реабилитациях. Это говорите о том, что я как раз стою на стороне экспертов, то есть научного сообщества, о котором вы говорили десять минут назад, что проклятая «Единая Россия» это научное сообщество не пускает.

— Это было красиво, Антон. Но дело не совсем так.

— Нет. Просто вам когда надо, когда вам удобно сказать…

— Нет, я не за двойные стандарты, сразу могу сказать. Смотрите, если мы возьмём про батареи. Что такое вообще наркоман? Наркоман, когда у него начинается ломка в зависимости от тяжести наркотика, — он превращается в животное. Он в животное превращается.

— Ну и что? То есть это значит, что вы говорите, что вы будете определять, вы и Ройзман, главный эксперт, нарколог, видимо…

— Я вообще сейчас об этом не говорю. Вы мне даже договорить не даёте.

— Он будет определять, кто животное, а кто — нет?

— Видите, вы даже не даёте договорить.

— Нет. Вы просто сразу говорите: человек превращается в животное. А кто определяет — вы или Ройзман, — животное он или нет?

— Так вам любой врач это подтвердит.

— А вам любой врач на самом деле, нормальный западный врач, или иранский врач, или китайский врач, скажет: «А вы ему отберите «герку», дайте метадон в капельках — и он не будет животным. Не надо его приковывать к батарее. Вы ему метадончик капните — и он пойдёт работать нормально, у него семья будет, города будут у вас возрождаться на Урале». Вы же ему не даёте. Вы предпочитаете приковывать к батареям этих людей и рассказывать, что вы же не зовёте таких великих экспертов, как Ройзман.

— Красиво было. Но не согласен, это было ваше мнение. Если мы возьмём…

— Точно как и было ваше мнение по поводу Путина, которому надо уйти, по поводу того, что можно ходить по улицам и говорить о том, что «Путин — убийца».

— Я не говорил, что можно ходить по улицам, говорить, что «Путин — убийца».

— Ну как — не говорили?

— Я вам даже больше скажу, что мы как раз с движением «Антидилер» в 2014 или в 2015 году… Я не помню год какой, когда убили Бориса Немцова, которого мы с вами лично знали. Вы же были с ним знакомы?

— Да, я знаком с Борисом.

— Когда под этой эгидой, под прикрытием Бориса Немцова пытались какие-то антигосударственные действия происходить, расшатывать ситуацию, мы с движением «Антидилер» пришли на то место, где должен был происходить митинг, и мы сказали митингующим: «Расшатывать не надо. Давайте договоримся: мы проводите митинг абсолютно в рамках закона, вы разговариваете про Бориса Немцова, не нарушаете Конституцию и так далее». А вы меня сейчас призываете…

— Я, собственно, к чему говорю… К тому, что вы говорите: «Вот экспертов не зовут». А я вам говорю: «Вот экспертов не зовут». Вы говорите: «Это эксперты неправильные, а это — правильные».

— Ну это ваше частное мнение.

— Это не моё частное мнение. Я вам повторяю: в мире 213 стран.

— То есть вы хотите сказать, что я неправильный эксперт?

— Да. Я считаю, что вы неправильный эксперт, потому что в мире 213 стран, и из них только две страны… Вот вы 40 минут назад сказали, что если все страны договорятся, что международное правило самое важное, то тогда мы тоже должны принять. Так вот я вам говорю, что есть две страны, мы и Туркменистан, которые не признают.

— Да вы уперлись в эту метадоновую историю. Вы считаете, что это самое важное?

— Я считаю, что это, во-первых, очень важно, потому что это тормозит всю программу «АнтиСПИД-антигепатит» в России. Это первое.

— Вы за метадоновую?

— Конечно. Я за это. Я точно так же, как и любой нормальный врач во всём мире, а не как человек, который приковывает людей к батарее…

— А вас зовут на какие-то экспертные?..

— Меня зовут, я член всех общественных советов, которые только могут быть.

— На сколько экспертных таких совещаний вы ходили? Ваш голос был услышан?

— Мой голос не был услышан, потому что голоса принадлежат таким людям, как вы.

— Какие? Меня не звали туда ни разу.

— Вас, может, и не зовут, но вы были, в отличие от меня, депутатом Государственной думы, и Евгения Вадимовича Ройзмана не зовут, хотя он тоже был депутатом Государственной думы.

— Я вносил законы на эту тему. Мне не нужно было ходить на экспертные сообщества. Я их сам созывал. А потом наши решения блокировались «Единой Россией».

— Ну блокировались кем-то, «Единой Россией» или не «Единой Россией».

— Например, знаете, я вносил закон о том, чтобы преступления против наших пожилых людей, пенсионеров…

— Нет, подождите. При чём здесь преступления против пенсионеров?

— Секундочку. Мы возвращаемся.

— Мы говорим про вашу профильную деятельность, про «Антидилер».

— Против пенсионеров, да. Карались, точнее, были с ужесточением. Как там у нас по уголовному кодексу — отягчающие обстоятельства. Вот. Этот закон не приняли.

— Ну и что?

— А сейчас, когда Навальный с ветераном повёл себя некрасиво, очень некрасиво, точно такой же закон приняли в адрес ветеранов.

— Ну и приняли. Видите, как важно быть Навальным.

— Нет. Как правильно, откуда закон зашёл. Один и тот же закон.

— Но вопрос не в этом. Я спрашиваю вас о чём? Где правильные эксперты, а где неправильные эксперты? Вы говорите, что вот здесь эксперты неправильные. Те люди говорят, что вот здесь эксперты неправильные.

— Эксперты — это те люди, которые видят ситуацию изнутри. И, допустим…

— Есть разные люди.

— Мне приятно, что вы погружены в эту тему, но в то же время я вижу вашу, без обид, узость в этом направлении. Мы-то давно с этой историей работаем.

— И мы давно. И мой фонд тоже давно с этой историей работает.

— Поэтому нужно решать проблемы. Надеюсь, я изберусь в Государственную думу, это всё буду лоббировать, поверьте мне, решение в корне вопроса наркомании. Это должно быть в корне.

— А «в корне» это что такое? Я не понимаю.

— В корне — во-первых, убрать среду, этому способствующую. Я говорю сейчас о всяких исполнителях и всяких непонятных людях, блогерах, которые пропагандируют своим поведением наркоту и которых слушают дети. Это первое. Второе. Непосредственно. Вот смотрите, если человек купил оружие, пистолет купил или взрывчатку…

— Это разные вещи. Пистолет можно купить, если есть разрешение на покупку.

— Нет. Я именно про незаконное сейчас.

— То есть незаконно купил что-то.

— А если купил наркотики. Что сейчас происходит в обществе? То есть, если он купил незаконно наркотики, это как бы… А вот если пистолет, то не опасно. А я вот считаю, что любое вот такое правонарушение, по сути, то есть человек с умыслом идет в криминальную сферу. Поэтому государство должно это регулировать.

— Какое количество людей, вот вы сказали в самом начале… (У нас осталось шесть минут до конца эфира.) Какое количество людей из этих 500 тыс., а на самом деле 600, которые сейчас сидят в заключении, — какой из них сидит по ст. 228 и связанным со всем этим?

— В районе 27—30%.

— То есть треть всех заключённых сидит на самом деле за то, что они употребляют.

— И вот смотрите, что происходит. Сейчас полицейские, наркополицейские, многих я знаю, многих ребят, порядочных офицеров, которые приходят на работу в семь утра, уходят в десять вечера, семью не видят. Они просто уже с ума сходят. То есть они реально там борются, выявляют — а их ещё больше становится, потому что в этот момент какой-нибудь рэпер Моргенштерн семилетним детям открыто поёт песню, что надо курить план, папа варит крэк, и рассказывает, что надо делать женщинам с членом. То есть это смотрят семилетние дети.

— Я согласен.

— Понимаете, для меня вот это в первую очередь надо убирать. Убирать вот эту всю субкультуру, так скажем, где есть наркотики, суицид, насилие и так далее.

— Что надо делать с рэпером Моргенштерном и так называемой субкультурой?

— С Моргенштерном всё должно быть по закону.

• © РИА Новости / Максим Блинов

— Ну как по закону? Вы только что сказали, что у нас разный закон.

— Первое — это вот административное дело, которое уже возбуждено.

— По-моему, уголовное.

— Нет, пока административное. Плюс это всё должны убрать из интернета. Второе — закон, который подписал Путин осенью о пропаганде наркотиков в интернете. Это уже уголовная статья. Я надеюсь, это произойдёт. Третье — оскорбление чувств верующих. И четвёртое, самое интересное, мне кажется, это ФСБ должно заниматься, потому что это подрыв национальной безопасности, когда целое поколение косится, кто его спонсирует и кто за ним стоит.

— А вас кто спонсирует? «Антидилер» ваш кто спонсирует?

— Никто не спонсирует.

— Ну как это?

— Ну так.

— Ну это же какая-то организация, которая на что-то должна существовать.

— Так у нас все, я же вам говорил, у нас человек в свободное время идёт покупает. Вот у нас есть, например, экипировка «Антидилер». Вот я сам себе нашил. Люди сами покупают.

— Вот рэпер Моргенштерн живет на гонорары.

— Нет.

— А на что?

— Ну это проект.

— Чей?

— Хочется узнать.

— То есть вы думаете, что за него кто-то платит?

— Ну конечно. Вы что, думаете, что Моргенштерн, простой парень из Уфы, вкачивает по несколько миллионов рублей в день за продвижение своих аккаунтов, YouTube и так далее? Я вас умоляю. Вот так он сидел просто, просто матерился — и вдруг ему деньги посыпались, и он в день по 5 млн рублей вбухивает в рекламу, да?

— А откуда вы знаете, что он вбухивает по 1,5 млн рублей?

— Потому что я общаюсь с людьми, кто это делает, кто такими вещами занимается. Как раскрутить YouTube, как раскрутить Instagram и так далее, таргетинг. И очень много хороших рэперов, нормальных, которые классные треки пишут без мата, без насилия, без наркотиков, и так они не раскручиваются за один день. Ситуация простая: вот выходит Моргенштерна клип, 5 млн вбухивается в YouTube, в раскрутку, и просто за пять часов, за несколько часов он набирает 1 млн просмотров, дальше идёт в избранное, в рекомендуемое — и пошла раскрутка.

— В тренды.

— В тренды и так далее.

— И что вы предлагаете делать со всей этой историей? Должно быть какое-то следствие, да? Я вот, просто честно, я не верю во всё это, что за ним кто-то стоит. Чувак несколько лет пытался что-то делать, у него не получалось. А потом он просто зашёл. Вам не кажется, что просто надо быть популярным. Вы же сами говорили. Мы начинали с того, что Алексей Навальный — он же просто популярный. Дети просто недовольны.

— Навальный — это такой же проект.

— Так. Кто стоит за Алексеем Навальным?

— Политические силы, которым нужно перемен.

— Так.

— Знаете, если мы возьмём Алексея Навального… Супервопрос, спасибо. То есть я думаю, что Алексей Навальный, когда он начинал эту деятельность, все так заметили: «Ничего себе!» — а потом он просто стал инструментом в руках наших же политиков. Разных башен Кремля, Евгения Минченко, политбюро.

— Господи. Вы прямо сейчас Незыгаря цитируете.

— Наверное. Если вы думаете (я сейчас ко всем обращаюсь), что Алексей Навальный реально проводит какие-то расследования, там, прямо расследования-расследования, ну вы глубоко… Вы-то это знаете, я понял.

— А кто это проводит?

— Идёт обыкновенный слив.

Допустим, я помню про дачу Володина или как бы дачу Володина.

— Нет, ну почему. Дом Володина, какой-то там дом Володина… А Володин где должен жить, я стесняюсь спросить? В коммунальной квартире в Выхине, что ли?

— Как вот, если он не зарегистрирован на Володина, как вообще об этом можно узнать?

— А как можно организовать съёмку дроном на режимном объекте, который, как утверждается в этом же самом расследовании, над которым запрещено пролетать даже самолётам?

— Как это происходит? Есть люди, которые готовы платить большие деньги, потому что там крутятся просто бешеные деньги, миллиарды долларов.

— Где?

— В наших высших элитах, так назовём. Просто идёт слив информации. Надо было Володина мочкануть слегка или не слегка — закинули в Фонд борьбы с коррупцией** материальчик, ну там надо только оформить, сходить, с дроном полетать, ещё что-то снять, красиво это всё упаковать. Сказать, что это было расследование. Долгое время это так работало. Сейчас, может быть, появились внешние какие-то спонсоры. А может быть, как это часто бывает, кто-то хочет сделать дворцовый переворот.

— Вы верите, да?

— А это мировая история.

— То есть вы верите, что вокруг Путина заговорщики?

— А вы верите, что Алексей Навальный сам всё это делает, и у него нет сторонников, и никто его не поддерживает?

— Нет. Я считаю, что, конечно, у него есть сторонники, что его, конечно, поддерживают. Я считаю, что такого рода сторонники были и находились в российской власти. И я считаю, что…

— И кому-то это выгодно. Смотря всё время, кому это выгодно.

— Да. А кому это выгодно?

— И вот теперь возвращаемся в самое начало, о чём я говорю. Если бы были открытые правила игры, и они бы не менялись, и Алексея Навального как в 2011 или 2012 году… в каком году были выборы Москвы?

— В 2013-м.

— В 2013-м. Когда Собянин выиграл первый раз. Вот если бы тогда его допустили до выборов и когда Алексей Навальный…

— Куда допустили? К каким выборам? Президентским?

— Он участвовал в московских выборах мэра.

— Нет. Я ещё раз говорю. «Как тогда» — вы имеете в виду, к президентским?

— Я сейчас договорю. Вообще. К президентским выборам любой человек может быть допущен, если он все критерии проходит.

— А я считаю, что он не проходит критерии. Я хочу, чтобы людей, которые кричат: «Путин — убийца» и которые требуют таких людей, как я, посадить…

— Антон, мы сейчас возвращаемся на восемь лет назад.

— Почему? Вот сейчас спроси…

— Вы мне, кстати, не дали договорить. Зря очень, сейчас я как раз, больше как раз за вашу позицию говорю. Навальный, участвуя в выборах Москвы, мэра Москвы, когда он был среди всех вот этих кандидатов, суперкандидата Миши Дегтярёва, — он вам…

— Да. Не любите вы Мишу, да?

— Он там ничем… Ну я вообще по женщинам.

— Да я не в этом смысле.

— Поэтому получается, что он там себя никак не проявил особо. Он просто был протестным игроком, но выборы эти не выиграл. Почему дальше начали ужесточать? Я не знаю. Возьмём его, например, посадку, сейчас, что он сидит, для меня остаётся загадкой. То есть человек, который реально нарушал, как это правильно сказать, явки во ФСИН, режим, когда он должен являться, у него же условный срок был.

— Два.

— Ну то есть, если бы любой другой человек это сделал, не явился, ему бы тут же прервали срок. У меня вопрос: сколько раз он там не являлся? 50? 80? Почему до этого не реагировали? Почему до этого открыто нигде не сказали: «Алексей Навальный, у тебя условный срок. Пожалуйста, приходи и отмечайся».

— Почему?

— Вот это у меня вопрос: почему?

— У меня тоже вопрос: почему?

— Вот почему дотянули, а теперь это выглядит, как будто вот от него хотят избавиться.

— Отвечая на вопрос, я действительно считаю, что никакие правила особо не менялись. Более того, я считаю, что правила для того и созданы, чтобы переписываться. Ничего в этом такого нет.

— Под себя.

— Под кого угодно: под себя, под тебя.

— Ну потом кто-то придёт и будет под себя переписывать.

— Я с этим не согласен. Всегда любые правила переписываются в пользу тех людей, которые эти правила переписывают. Никогда по-другому не было. И вы правильно сказали, когда вы занимались дзюдо, корейцы, которые пришли к власти, переписали правила дзюдо под себя. Так происходит в любой ситуации переписывания правил, Конституции. Люди делают согласно своему разумению, когда приходят к власти. Ничего в этом такого нет.

— По-вашему, нет. А по-моему, есть. Потому что стабильное общество, в первую очередь настоящая стабильность там, где есть чёткая система и уверенность в завтрашнем дне, что правила не поменяются. Вот смотрите. Есть две системы: первая — это, скажем так, европейская система, что закон превыше всего.

— Европейская — это какая?

— Вот это называется «западные ценности». Это такая идеологема. А есть, скажем так, восточная коррумпированная система, что есть начальник, бай и так далее. Он на какой-то должности, надо заплатить, и коррупция — как бы она приемлема.

— Восточная — среднеазиатская, что ли?

— Ну да, восточная, среднеазиатская.

— В Китае, например, не так.

— В Китае так.

— Но не совсем.

— И каждый год, каждый месяц или сколько там расстреливают коррупционеров…

— Кого-то расстреливают. Коррупция везде есть.

— Система везде есть, но эта система даёт понимание в том числе для каких-то экономических видов деятельности для бизнесменов, так скажем. Поэтому я всегда говорю: если вы хотите посмотреть, как развивается страна, просто посмотрите, сколько в неё вкладывают денег. Деньги голосуют ногами. Почему в Арабские Эмираты деньги притекают каждый день, а из нашей страны утекают каждый день? И что бы ни делали, всё утекают и утекают. Налоги мы повышаем и так далее.

— Почему они утекают?

— Потому что созданы: первое — это правила игры меняются, и второе — неконкурентная экономика…

— То есть в Арабских Эмиратах она конкурентная?

— Где правят балом силовики, которые могут или какой-то политический заказ осуществить, такое бывает, или просто хорошо… Вот, кстати, у меня прямо сейчас история в Instagram, почитайте, прислал один человек. Стандартная история. Таких реально, я был в комитете по противодействию коррупции, таких историй наслышан много. Вышел бизнес на определённый уровень. Человек никогда не имел бандитских связей, строил церкви, помогал детям-сиротам и так далее. Вырос до определённого уровня — рейдернули, сейчас за решёткой сидит. Написали донос — человека сразу «упаковали». Надо отметить, правда, что ещё пять-шесть лет назад таких случаев было больше, сейчас их поменьше стало.

— То есть в лучшую сторону меняются правила.

— В этом плане да, но и бизнеса-то поменьше стало. Очень многие люди, те же бизнесмены, даже выводят деньги, потому что…

— А раньше они не выводили деньги?

— Раньше не так выводили.

— Нет? То есть в начале нулевых они не так выводили, как сейчас?

— В начале нулевых, я думаю, скорее всего, многие тоже выводили, но в начале нулевых мне было 20 лет и я готовился к Олимпиаде, я так это плотно не изучал. А вот начиная с 2010 года очень плотно изучаю.

— И стало сейчас больше?

— Ну у нас условия для бизнеса очень некомфортные.

— А в Арабских Эмиратах отличные для иностранного бизнеса?

— В Арабских Эмиратах да, лучше условия. Многие там открывают, в том числе русские бизнесмены, у многих есть офис именно в Арабских Эмиратах, потому что им всё понятно и там налоговая система правильная. А если, например, возьмем ту же Индонезию, там налог 10%, 11%.

— На что?

— Ну вообще.

— Вообще один-единственный налог?

— Ну, 10—11% — и всё. С оборота. И всем всё понятно. И это не меняется долгие годы. И, кстати, если мы Индонезию возьмём, почему постоянно о ней говорю. Я люблю сёрфинг, и часто там бываю на сёрфинге. Первый раз в Индонезии бывал 17 лет назад. Мне подарили путёвку за Олимпиаду. Об этом я и мечтать не мог раньше. И спустя 17 лет вот там сколько пицца или рыба в ресторане стоила — она столько же и стоит. И доллар сколько стоил, столько же и стоит в рупиях. И там люди если стали богаче, точнее, если люди стали получать на 1 млн рупий больше в месяц, они стали богаче на 1 млн рупий. А с 2004 года в моей стране, к сожалению, люди, даже если кто-то стал чуть больше покупать, богаче он от этого не стал сильно.

— Нет?

— Потому что тарифы, издержки, цены выросли значительно, доллар вырос и так далее. Ну а что? Не так?

— Покупательная способность просто поменялась немножко. Я прекрасно помню, сколько я получал в 2004 году, прекрасно помню, сколько я тратил…

— А кем вы были в 2004 году?

— Это неважно, я понимаю, сейчас я больше получаю. Но сейчас получаю приблизительно столько же, сколько получал и десять лет назад. Даже десять лет назад я получал больше.

— И стали лучше жить? То есть вы сейчас можете себе больше позволить?

— Чем когда работал на НТВ и получал пятнашку? Да.

— Пятнашку чего?

— Долларов.

— $15 тыс.

— Да.

— А сейчас если вы получаете $15 тыс…

— Я уверен, что человек, получающий сейчас $15 тыс., чувствует себя гораздо лучше, чем человек, который получал $15 тыс. в 2010 году.

— Видите, Антон, вам очень повезло. Вы получаете в долларах.

— Я не получаю в долларах, я получаю в рублях. Поэтому помню свою зарплату в рублях…

— Многие учителя, бюджетники, пенсионеры — у них как-то индексируется.

— Так нет, я вам говорю, что я получаю меньше. Вы услышьте меня. Я получаю меньше, чем тогда, существенно. Но при этом покупательная способность рубля сейчас в России увеличилась. Ну вот ты придёшь сейчас в ресторан и пожрёшь нормально на $15, на $20.

— $20 — это 1,5 тыс. рублей.

— Да. А раньше ты на $20 мог заказать себе салат — и всё. Вот и всё. То есть люди, которые говорят: «Ой, у нас так ужасно рубль упал, у нас доллар вырос», — я не понимаю, что вы конкретно имеете в виду. Москва была очень дорогим городом в 2007-м каком-нибудь или в 2010 году. То есть невозможно было на такси доехать от Останкина до центра.

— В 2012 году пенсионер, получавший 30 тыс. рублей…

— В каком?

— В 2012, например.

— 30 тыс. рублей?

— Да. Если он ветеран войны и супер надбавки.

— Это куча долларов.

— Это самый крутой пенсионер.

— Это куча долларов, да.

— Да. Это было $1 тыс.

— Ну и что? И что дальше? Ну было $1 тыс.

— А в 2014 году его $1 тыс. превратились в $500.

— И что?

— Он стал беднее.

— На $500. Он стал беднее на доллары. Но при чём тут доллары? Он не тратит в долларах. И я вот не думаю о долларах. Я не трачу, не езжу в Америку. Зачем мне доллары? Я трачу в рублях. Вот я пошёл в магазин, купил себе соль.

— Вот я смотрю, вы хорошо одеты. Возможно, даже это российского производства.

— Нет. Это не российского. Наверное, он сшит в Португалии.

— Да. Ну давайте представим, что это даже российского производства. У нас в России нет 100% российского производства, за исключением одного случая — если вы взяли картошку, рукой вырыли землю, положили туда картошку и потом её собрали.

— И что?

— Потому что так называемое наше российское производство…

— А при чём тут российское производство? Это немецкий костюм, наверняка сшитый либо в Португалии, либо в Китае.

— Оно всё основано всё равно на станках, комплектующих, даже вся наша нефть и газ, которые добываются, — это иностранные комплектующие, которые мы покупаем за доллары.

— Ну и что? Ну что-то мы покупаем за доллары.

— И поэтому цена растёт.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Сколько яйца сейчас стоят?

— Я понятия не имею, я не покупаю яйца.

— Хотите, я вам скажу?

— Ну 100 рублей.

— Да, 100—120 рублей.

— Ну хорошо, стоят 100 рублей — и что?

— Буквально несколько месяцев назад и за 60, и за 50. Сахар подорожал знаете, насколько?

— Что-то подорожало, а что-то подешевело в рублях.

— А что подешевело?

— Я вам скажу. Лекарства многие подешевели. Вот, например, лекарства от ВИЧ-инфекции, три компонента в одной таблетке, в 2011 году стоили в России в закупке государственной €1,5 тыс., а сейчас самые лучшие, которые в Америке стоят $2,8 тыс. за комплект месячный, в России будут продаваться за 13 тыс. рублей. Вот сейчас государство их закупает. 13 тыс. рублей сейчас — это $200, потому что государство научилось с западными компаниями сторговываться и понижать эти цены.

— А вот, допустим, «Ингавирин».

— Чего? «Ингавирин» — это русский фуфломицин. Я не знаю, сколько стоит «Ингавирин». Меня не интересует «Ингавирин». «Ингавирин» — это не лекарство.

— Ну люди покупают его от гриппа.

— Ну если они покупают, значит, они могут покупать не лекарство. Меня не интересуют вещи, в которых они не нуждаются. Сахар — это вещь, в которой люди нуждаются.

— Давайте возьмём лекарство, которое вкалывается внутрь…

— Инсулин.

— Внутрь сустава для формирования жидкости, чтобы хрящи меньше стирались. Вот, допустим, я его брал…

— Это какое лекарство?

— Я не могу его название… «Артролекс», что ли. Вот эта жидкость вкалывается. Сейчас они стоят по 15—20 тыс. рублей за укол.

— Ну стоят.

— А вот ещё три-четыре года назад шесть стоили. Видите, вас волнуют лекарства по теме СПИДа, а меня, например, колено моё волнует.

— Да.

— Поэтому я вот такие лекарства покупал.

— Дмитрий, вот я занимаюсь темой СПИДа на протяжении шести лет, у меня есть фонд, и, может быть, в частности благодаря моей работе лекарства подешевели драматически.

— Ну в этом направлении.

— В этом направлении. Я не занимаюсь всеми направлениями. Может, вам заняться вот этим направлением?

— Вы большой молодец.

— Может быть, вам заняться вот этим направлением — и лекарства в вашем направлении подешевеют?

— Я уже занимаюсь направлениями определёнными. Просто вы говорите о том, что лекарства подешевели, и приводите только одно лекарство от СПИДа.

— Нет. Почему одно? Там их много. Там целый набор.

— А я привёл целых два лекарства. Вы одно сказали, что это не лекарство.

— Вы знаете, на сколько подешевели лекарства от гепатита С?

— На сколько?

— Когда появилось первое лекарство, «Софосбувир», оно стоило $30 тыс. или $50 тыс. за комплект.

— Ужас.

— А сейчас оно стоит, я не знаю, 500 рублей. Не 500 рублей…

— А сколько людей в нашей стране болеет гепатитом С?

— Где-то 5 млн человек.

— Это ужасно. А сколько людей в нашей стране употребляет сахар, яйца и молоко?

— Сахар вреден. Он приводит к диабету. Молоко плохо перерабатывается, это лактоза. Не надо покупать.

— А крупы?

— Крупы вообще вредны. Это очень тяжёлые углеводы.

— Вы понимаете, что людям в регионах просто жрать нечего.

— Я понимаю. Людям в регионах всегда жрать нечего. Когда я родился на свет и вы родились на свет, люди вообще по карточкам в регионах покупали масло и молоко, а мяса, например, в Вологде они не видели никогда. То есть его в принципе не было. Поэтому сейчас рассказывать мне о том…

— Вы сейчас берёте конец 1980-х.

— Я беру не конец 1980-х. Я родился в 1975-м году. Это не конец 1980-х.

— До 1980 года ещё что-то было, просто вы это плохо помните, естественно, вы маленький были.

— Я хорошо помню. Я старше вас на пять лет. Это во-первых. А во-вторых, люди всегда на самом деле в большинстве своём живут не очень хорошо. Я хорошо знаю, как они живут нехорошо. То есть мне не надо рассказывать: «Ой, там бабушка на пенсию гречку последнюю купила!» и так далее. Вы мне рассказываете почему-то, что где-то пенсионер 30 тыс. рублей получал. Я уже не знаю, какой пенсионер…

— А я знаете почему так сказал? Чтобы удобнее считать было.

— Мне нормально, я хорошо считаю с разными ценами, с разными пенсиями — от 8 тыс. рублей до 14 тыс. рублей в среднем по стране. Прекрасно в этом разбираюсь. Вообще, со мной по цифрам не надо разговаривать.

— 8—14 тыс. сейчас пенсия.

— Да.

— Признаёте.

— Что значит — признаю? Я этого не отрицаю.

— А сколько ЖКХ стоит в среднем по стране?

— Я знаю, сколько в среднем стоит ЖКХ по стране, а также я…

— Сколько?

— По-разному оно стоит в зависимости от того, в какой квартире живёт человек.

— Но в среднем сколько? Давайте возьмем 40—50 кв. м.

— 50 кв. м. Двушка, хрущёвка, как правило, в регионе четырёхэтажная, а не пятиэтажная. Стоить она будет от четырёх до 5 тыс. рублей. Я знаю, сколько она стоит. Не надо мне рассказывать.

— В районе семи, но хорошо.

— Нет. Она не будет стоить в районе семи. Семь будет стоить трёшка в доме, категорию которого я описал. То есть это будет 70 кв. м, а не 50. Но давайте всё-таки будем учитывать, что люди должны работать. В смысле, не пенсионер, а его родственники. И мы прекрасно понимаем, что эту пенсию человек получает вместе с тем, сколько получают люди, с которыми он вместе живёт. И не то что он один живёт в этой своей двухкомнатной квартире.

— В смысле? А те люди, которые потеряли детей, допустим?

— Они что — не зарабатывают? Они не работают?

— Что-то случилось, вот живёт один пенсионер. Причём у нас мужчины живут меньше, уходят часто раньше. И вот бабушка одна остаётся, пенсионер. И вот она одна получает, как вы сказали, 14 тыс. рублей. Даже побольше возьмём.

— Очень непростая жизнь у людей.

— Из них в районе 4—5 тыс. отдаёт просто за ЖКХ.

— Отдаёт. У вас какое было решение, когда вы были в Государственной думе? Какое решение? Тогда была абсолютно такая же ситуация. Какое у вас было решение по этому вопросу?

— Нет. Подождите. Мы здесь не закончили. Допустим в начале 2000-х годов ЖКХ было в районе 500 рублей.

— Да его ещё не платили. Потом начали платить.

— Но оно было в районе 500 рублей.

— А пенсия какая была?

— Пенсия была в районе пятёрочки.

— Нет, не была она в районе пятёрочки в начале нулевых.

— А сколько она была?

— Я не помню. Мы смотрели недавно. Нет, не была.

— Ну давайте посмотрим.

— Ну давайте. Она не была в районе пятёрочки. Там было 2—3 тыс. рублей. Не была средняя пенсия в районе пятёрочки.

— Давайте возьмём 3 тыс. рублей.

— Давайте. А ЖКХ было 500.

— 1/6.

— Которое ещё и не платили. И вы считаете, что это…

— 1/6.

— Хорошо, 1/6.

— Восемь и 14 возьмём среднее, это 11, да. 11 и четыре — это даже не одна третья. А лекарства как выросли с тем, что запустили иностранные фармкомпании!

— В смысле? Они всегда были.

— Ну так очень сильно запустили, потому что раньше хоть какие-то были отечественные лекарства.

— Они и сейчас есть, они никуда не делись.

— Но их мало очень.

— Их очень много.

— И пенсионеру, который ещё очень много отдаёт за лекарства в связи с возрастом и так далее, на еду — вот реально на 3000 люди питаются.

— Вы думаете, нет субсидий, что ли? Вы были депутатом Государственной думы, в отличие от меня, несколько лет. Вы как предлагали решить эту проблему несчастных пенсионеров страдающих? Как вы решали эту проблему?

— Как мы решали?

— Да. Как вы лично решали эту проблему несчастных, страдающих пенсионеров, которым не хватает на гречку и на сахарок-рафинад?

— Ещё в 2011 году я сказал следующее, все мои соратники это знают. Даже будучи депутатом Госдумы, я задумался, что я могу сделать для пенсионеров. Ту государственную машину, тот финансовый, экономический механизм, который существует, я, даже будучи депутатом Госдумы, в одиночку — потому что мало сподвижников реально — не смогу поменять. Я надеюсь, мы когда-то это сделаем, но не смогу. Поэтому я лично запустил проект «Наши бабушки». И в моих школах, которые принадлежат моей маме, абсолютно все пенсионеры до сих пор занимаются бесплатно. И я говорю: «Я на данном этапе просто не смогу это сделать, и мне от этого больно. Но я могу дать вам здоровье и продлить ваши года жизни». Вот это сделал лично я.

— Молодец. Но это сделали лично вы, а это не сделала государственная система, в которой вы работали.

— В которой большинство было и остаётся за партию «Единая Россия».

— Послушайте. Ну остаётся оно за партию «Единая Россия». Вы были депутатом? Депутатом. Вы как-то пролоббировали антитабачный закон.

— Антон, ну вы сейчас…

— Ну а что вы мне рассказываете про пенсионеров? Вы думаете, что люди не знают, как живут пенсионеры, что ли? Знают.

— А почему они так все живут?

— А почему? Вот я у вас спрашиваю. Вы были депутатом. Почему они так живут?

— Так я же вам сейчас и рассказываю.

— Нет, вы просто декларируете, что пенсионеры живут плохо.

— Экономика у нас в России, и вся идеология, и вся государственная машина работает на интересы узкой группы лиц.

— А в Арабских Эмиратах — на широкий круг лиц?

— В Арабских Эмиратах люди приезжают, привозят деньги, зарабатывают и… Если мы возьмём уровень строительства, то, что было построено в процентах, мы просто вообще далеко… У нас уезжают люди из многих городов. Вот я, например, сейчас подбирал билет в Читу, в родной Забайкальский край. Билет стоит 30 тыс. рублей туда-обратно. А в соседний Хабаровск, до которого лететь на 25% дольше, билет стоит 14 тыс. туда-обратно. Ровно в два раза.

— Потому что дальневосточный коэффициент.

— Чита — тоже Дальний Восток.

— Нет. Чита — Забайкалье.

— Чита входит в Дальневосточный округ. Учите матчасть.

— Нет, это Забайкальский край.

— Это Дальневосточный округ.

— Так. Хорошо. Там есть дальневосточный коэффициент?

— А вот Улан-Удэ соседний, который там рядом тоже относительно (для них это рядом, там по тысяче километров рядом считается), — туда тоже билеты стоят 12 тыс. рублей туда-обратно.

— Почему же так унижают вашу Читу?

— У меня тоже вопрос. Потому что никому она не нужна наверху.

— Может, она действительно никому не нужна?

— А вот если вдруг в Чите нашли бы нефть…

— А в Улан-Удэ есть нефть?

— Что-то в Улан-Удэ есть, и чьи-то интересы, поэтому надо смотреть. Поэтому у нас экономика идёт сверху, смотря чьи это интересы.

— Просто интересно, какая нефть в Улан-Удэ и какая нефть в Хабаровске.

— Ну там другие, значит, есть интересы. Наверное, финансовые, определённых финансовых групп. 

— Может, и в Чите есть. А в Чите нет?

— Ну в Чите, видно, к сожалению, пока, наверное, нету.

— Да… Ну давайте уходить уже из эфира. Два часа мы с вами спорим не пойми о чём.

— Мы не спорим, а общаемся на разные темы.

— Да. Вот мне подсказывают, что это рекорд по времени. При этом я не вижу ни одного вопроса от зрителей.

— Мы все вопросы сами убираем, Антон.

— Бессмысленные, да? (Вот видите, редакторы говорят, что вы, дорогие товарищи, задаёте бессмысленные вопросы.)

— А что, кстати, по голосованию-то там?

— По голосованию 50% за «Единую Россию». Вот это у нас в Telegram просто. Или там действительно «Единая Россия». Но не 8%.

— Это ваша аудитория.

— Моя аудитория, да. Она очень либеральная.

— А вы знаете, я даже скажу, если бы, например, взяли аудиторию — и Соловьёв бы объявил, там примерно столько же было бы. А если, например, Соболь… Можно такие фамилии в эфире произносить?

— Хоть какую. Хоть Навальный, хоть Соболь, хоть эту самую, как там всех этих людей…

— А если Соболь и Навальный объявят, у них будет 2% за «Единую Россию».

— Да. Правильно, потому что они вбросят, а мы честные. Потому что они жулики и воры, а мы — честные государственные журналисты. Мы ничего не подделываем, не поджульничаем и не говорим, что на митинги за Путина выходят 20 млн человек. Мы честно говорим, что да, действительно, люди голосуют по-разному. Я сразу сказал, что аудитория не являются абсолютно репрезентативной группой.

— Антон, если сейчас митинги сделать добровольными…

— То на них никто не пойдёт. Правильно. А на них нигде никто не пойдёт. Все митинги всегда — это митинги протеста. Митинги поддержки не существуют. Это ноу-хау.

— Смотрите, какая история. Вот если мы возьмём провластный митинг, какой механизм существует там? Ты должен столько привести, ты должен столько и так далее. Людей заставляют.

— Правильно.

— Если мы возьмём митинг не провластный, есть системная оппозиция, где какая-то часть завозится, чтобы показать за деньги, но большинство идеологически реально приходят. А теперь возьмём несистемную оппозицию, которая тоже финансируется, которая тоже есть…

— И там люди выходят добровольно. Мы все это знаем.

— Да. Но они в итоге выходят добровольно. Ими, может, манипулировали за деньги.

— Это всё не имеет никакого значения. Я ещё раз вам повторяю. Вы услышьте меня. Любой митинг в мире — это всегда митинг против чего-то. Никогда не бывает митингов нормальных. Вот Эммануэль Макрон захочет собрать митинг за себя, и он его не соберёт без поддержки своей административной структуры, без своих парижских ЖЭКов. Потому что митингов за власть не существует.

— Я очень рад, Антон, что только что вы признали, что митинги провластные — недобровольные.

— Во всём мире. Не то что недобровольные. Это невозможно. Люди не выходят на митинги за что-то, потому то это бессмысленно. Люди выходят на митинги протестовать. Это везде так. А люди выходили на первомайские демонстрации добровольно — или не очень добровольно — в Советском Союзе. Это не является вообще никаким показателем. Вот я что пытаюсь сказать.

— Да я всё прекрасно понимаю, Антон. Вы только что сами сказали, что провластные митинги административно сгоняются.

— Провластные митинги во всём мире организуются административно.

— А зачем вы их тогда преподносите, что вышли в поддержку?

— Я вообще их не преподношу. Мне плевать на них. Я их не организую, я их не показываю. Я просто говорю о том, что…

— Значит, мне показалось.

— И существуют какие-то там митинги, которые выходят на Поклонку, существуют ровно такие же митинги, которые выходят на Болотку. Действительно, люди, которые сегодня дети (а я считаю, что это подростки в основной своей массе), и сумасшедшая демшиза, которая ещё голосовала за Егора Гайдара, — я считаю, что это люди, которые действительно выходят добровольно. Этих людей, как сейчас объявило Министерство внутренних дел, в городе Москве было 6 тыс. Я абсолютно согласен с этой цифрой. Мы видели картинку. (Есть у нас ещё картинка? Покажите, пожалуйста, если она есть.) Вот. Если кто мне скажет, что здесь сейчас находится 100 тыс. человек на улице или 20 тыс. человек на улице — пожалуйста, вот я нахожусь на Боровой. Улица Боровая, дом 3а — это здание телецентра RT. Пожалуйста, приходите сюда и киньте в меня камень, зажигательную смесь или что вы там обычно кидаете.

— Антон, а вот вы знаете, реально любопытный вопрос изнутри. Вот RT. Я считаю, что такой вообще канал реально, чтобы какой-то голос был России в международном интернет-пространстве, должен быть, это 100%.

— Почему интернет? Оно в кабелях везде.

— В кабелях, в интернет-пространстве, в медийном пространстве. Вот как вы считаете, насколько он услышан? С какой войной вы сталкиваетесь? Я это реально ради любопытства спрашиваю.

— Я считаю, что, если канал, который, так сказать, организован 15 лет назад группой энтузиастов и который стоит, по-моему, в настоящий момент в 250 раз дешевле…

— Стоил.

— Стоит. В 250 раз…

— Стоил.

— Стоит сейчас. В 250 раз дешевле, чем консорциум «Голос Америки»***, то есть прямой конкурент, так сказать, пропагандистское бессмысленное вещание Америки.

— А сколько процентов услышанности «Голоса Америки» — и вашего? Соотношения.

— Вы просто не дали мне досказать. Если про этот канал каждый день (ровно каждый день, можно прямо мониторинг посмотреть), пишет либо The New York Times, либо The Washington Post, а про «Голос Америки», например, ни одна центральная газета ни одной страны мира не пишет приблизительно никогда, потому что этого говна не существует вообще, вообще непонятно, зачем за него платить государственные бабки американские (я даже жалею американских налогоплательщиков), если есть CNN, Fox, ABC, CBC и другая линейка средств массовой информации. То есть зачем конгрессу тратить деньги на какую-то зарубежную пропаганду? Вы правда слышите «Голос Америки» в России, чтобы кто-то цитировал, чтобы это кого-то возбуждало, чтобы Путин говорил: «О, «Голос Америки» подрывает наши устои, «Голос Америки» вмешался в наши выборы. О, «Радио Свобода»*** приехала — корреспонденты «Радио Свободы» — на суд к Кириллу Серебренникову, и вы подрываете нашу судебную систему». То есть на самом деле всем срать на «Голос Америки» и «Свободу». А это бюджет 800 млрд, по-моему, по миру. При этом, если вы откроете The New York Times или вы услышите заявления администрации демократов, вы увидите… Вчера CNN несчастную Симоньян Маргариту Симоновну показывали как главного вмешателя в их выборы и так далее.

— Ну это смешно.

— Ну правильно, смешно. Я считаю, что да, этот голос услышан. Если люди на это так реагируют шизофренически, значит, эти деньги государственные потрачены не зря. Опять же люди не понимают. Вот говорят, Russia Today, RT, вы подонки, мрази, распятые мальчики, хотя никто не помнит, что это вообще к RT не имеет никакого отношения. Никто никогда не видел RT. Потому что RT — это канал по-английски, это канал по-испански, по-французски, по-немецки. Никто же не смотрит французский RT в России, и никто не понимает, что на самом деле холдинг RT создан для того, чтобы вещать на Запад. И он вещает на свой Запад. Вы когда входили сюда, в студию, в соседней студии выходила группа каких-то там латиноамериканцев, обнимаясь. Там сейчас эфирилась программа El Zoom, это одна из самых популярных в Латинской Америке программ. Вот её просто… Латинская Америка очень социал-демократическая, и там RT воспринимается как здесь «Дождь». То есть это такая альтернативная точка зрения.

— Пытались блокировать YouTube или?..

— Нет, подождите, у нас сейчас идёт огромное разбирательство с YouTube арабского RT. То есть весь YouTube арабского RT, там было 7 млн подписчиков или сколько-то, — он был заблокирован.

— Почему?

— Потому что там начались какие-то страйки какого-то неизвестного анонимного человека, Google не разглашает.

— Это Google, не арабы сами?

— Нет. Это не арабы. Это американцы, с арабами у нас нет никаких проблем.

— Потому что у нас же Роскомнадзор может заблокировать. Поэтому я спросил.

— Но не блокирует.

— Нет. На самом деле в этом плане у нас какие-то вещи демократичные очень.

— Просто никто не знает, а в Великобритании есть собственный Роскомнадзор. Как он называется? Я просто не интересуюсь этой британской темой. Там у них есть собственное агентство, которое выполняет функции нашего Роскомнадзора. Например, мы сняли, моя редакция сняла сейчас фильм про Крым к семилетию присоединения Крыма, и мы не смогли его показать на собственном канале по-английски, потому что их Роскомнадзор тут же заблокировал RT Россия, RT по-английски, потому что там нет украинской стороны, украинской точки зрения. Вот.

— А свою точку зрения они всегда покажут.

— Ну правильно. В этом смысле…

— Может, пришла пора договориться на самом верху?

— С кем? Кому с кем? Что значит «договориться»? Здесь, на территории Российской Федерации, действуют организации, которые выполняют те же самые функции, которые выполняет RT на Западе. У нас нет, ещё раз повторяю, у RT нет проблем с государствами не англо-американского блока. У RT нет проблем с Чили, с Перу, с Аргентиной, с Бразилией, нет проблем с Объединёнными Арабскими Эмиратами, с Сирией. У RT нет проблем…

— Даже с Индонезией, с Сингапуром.

— Там просто нет вещания на тамошнем языке. Но у RT есть, естественно, проблемы с Соединёнными Штатами Америки. Это гораздо более серьёзные проблемы, поверьте, чем проблемы коллективные YouTube, Google, «Голоса Америки» и «Свободы». А что значит «договориться»? Как с ними договариваться? С какой стати? Вот что значит «договариваться»?

— У нас же есть министр иностранных дел.

— Есть. Во-первых, мы не входим в зону действий…

— Министр иностранных дел должен лоббировать и бизнес, и СМИ…

— При всей моей любви Сергей Викторович Лавров, безусловно, всё время лоббирует, но это, ещё раз говорю, это не проблема взаимодействия министерств иностранных дел. Каналы существуют и вещают на иностранных языках. Соответственно, их кто-то там смотрит. Если это вызывает такую нервную реакцию у, как правило, демократической, социал-демократической, либеральной администрации — да, это вызывает нервную реакцию у либеральной администрации.

— Представляете, Антон Красовский берёт и едет в Америку договариваться.

— Мне плевать. Я не хочу с ними договариваться. Я прошёл все эти периоды своей жизни. Меня не интересует вообще американская повестка, то есть мне срать на…

— А почему вы тогда столько говорите?

— Потому что вы меня спросили про Америку.

— Так вы начали с американской повестки.

— Я начал с американской, чтобы подвести к нашим протестам, потому что они для меня настолько же нелепые, как протесты за Навального.

— Нет, я-то знал, что вы это сделали, чтобы зрители поняли.

— Я, честно… (Наверное, нас уже мало людей смотрит, я имею право это сказать. Уже два часа в эфире мы с Носовым.) Короче, я вам честно скажу, я вот думал сегодня, как мне написать про протесты. Про протесты я писал вчера. Я думаю, надо всё равно про них написать. И вот подвернулся суд над этим несчастным белым офицером американским, я про него написал. Вот и всё. Но в реальности, конечно, меня это очень совершенно мало волнует.

— Кстати, очень красиво написали.

— Ну я умею писать.

— Если оценивать вашу работу как журналиста, я считаю, это гениально.

— Я действительно. Вот вы говорите… Я не тот человек, который должен с кем-то договариваться. Я, как вы видите, человек нервный, человек…

— Очень импульсивный.

— Человек импульсивный, агрессивный. Я не могу ни с кем ни о чём договориться. Еле договариваюсь со своим начальством здесь на RT. Поверьте, меня и так еле терпят. А вы предлагаете мне договариваться с полоумными…

— Сейчас мы столько здесь всего наговорили.

— Это вы наговорили. Я всё… Как мне приказал товарищ генерал — я всё так и сказал.

— А вы мне дали это договорить, ну так, процентов на...

— Да пожалуйста, у нас свободный канал в этом смысле, мы можем говорить всё что угодно.

— Видите, какая хорошая реклама для RT.

— Нет. Вы знаете, вы тоже не самый. У нас тут был Гозман.

— Антон, вы когда-нибудь в жизни употребляли наркотики?

— Да. А вы?

— Я? В моём организме был морфий.

— Вот видите.

— Знаете, как? У меня вывих бедра был.

— И всё? Нет, ну это не значит, что вы употребляли наркотики. Значит, вам морфин ввели. Конечно, я употреблял наркотики. Естественно, я употреблял наркотики. И, как и у любого человека моего возраста…

— А где вы их доставали?

— Не знаю.

— Находили на улице?

— Ну я не находил на улице. Ну кто-то… По-разному.

— Почему вы так закрылись сразу?

— А вы думаете, это поза закрытия? Мне просто удобно. Я устал сидеть.

— Как про наркотики зашёл, вы так напряглись сразу.

— Да нет.

— Вы же их где-то находили. Значит…

— Кто-то привозил, кто-то где-то покупал.

— Значит, вы принимали участие…

— В преступной организации. Да. Но я не был пойман с поличным.

— А не пойман — не вор.

— Нет. Ну вы же всё-таки государственник и законотворец в прошлом. Вы же понимаете, что для того, чтобы человека арестовать, человек должен всё-таки находиться в группе лиц или распространять.

— Больше не употребляете наркотики.

— Вы можете меня проверить.

— Забыли как о прошлом этом.

— Вы можете…

— Я предлагаю на этой позитивной ноте нам закончить.

— Слушайте, во-первых, наркоманов бывших не бывает. Вы это знаете лучше меня.

— То есть в любой момент…

— Любой человек в любой момент…

— Вы в нашем движении на карандаше.

— В вашем движении я могу быть на любом карандаше. Но вы сначала свяжитесь с начальством со своим в компетентных органах. Я в каких-то своих действиях раскаиваюсь, в том числе и, возможно, в излишнем употреблении алкоголя, наркотиков и курении, курении сигарет.

— А вы курите сигареты?

— Сейчас уже нет. Десять лет не курю.

— Десять лет? До закона.

— До вашего закона. Вы к этому не имели отношения. Я последнюю сигарету выкурил, когда мы с вами летели в одном частном самолёте из города Тель-Авива. Это была программа «Антонимы». 

* Автономная некоммерческая организация «Аналитический центр Юрия Левады» включена в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента, по решению Министерства юстиции РФ от 05.09.2016.

** Фонд борьбы с коррупцией включён в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента, по решению Министерства юстиции РФ от 09.10.2019.

*** СМИ, признанные иностранными агентами по решению Министерства юстиции РФ от 05.12.2017.