«Оркестр — это модель мира»: Алексей Гуськов об актёрской игре, работе за рубежом и «Седьмой симфонии»

— В некотором смысле вы стали инициатором сериала «Седьмая симфония», когда рассказали историю, которая легла в основу сценария, режиссёру Александру Котту. Почему вам было важно донести до широкой аудитории именно этот эпизод?

— Думаю, дело прежде всего в музыке. Последнее время я ловлю себя на том, что часто в свободное время вместо какого-нибудь фильма включаю запись симфонического концерта. Не хочу, чтобы это звучало высокопарно, но музыка возвращает мне ощущение гармонии мира: я слушаю Бетховена — и я счастлив.

В последние годы я несколько раз работал с Большим симфоническим оркестром под управлением Владимира Федосеева, читал письма Бетховена, Чайковского, а в сентябре стал одним из чтецов музыкально-драматического спектакля «Ч+Ч» («Чехов + Чайковский») вместе с камерным ансамблем «Солисты Москвы» под управлением Юрия Башмета. Музыка стала огромной частью моей жизни, а ведь была ещё роль во французском фильме «Концерт», где я играл дирижёра симфонического оркестра. В Театре им. Вахтангова в спектакле «Фальшивая нота», поставленном Римасом Туминасом, я также играю дирижёра симфонического оркестра, к которому в момент принятия очень важного для него решения приходит человек из его прошлого — герой Геннадия Хазанова.

Вообще, симфонический оркестр для меня — это модель мира. Мы все рождаемся со своим звуком и голосом, каждый человек — это отдельный музыкальный инструмент: кто-то — барабан, кто-то — виолончель, кто-то — скрипка или флейта. Собираясь вместе, мы, как и симфонический оркестр, можем создать невероятную какофонию звуков.

Но если мы объединяемся и у нас есть единая цель, праведная, то тогда возникает нечто совершенное. Потому что музыка и любой симфонический оркестр существуют вне национальности и вне языка. Музыка, в отличие от драмы, обращается непосредственно к душе человека, к его чувствам, минуя размышления. И тут стоит вспомнить слова, которые после исполнения симфонии произнес Карл Элиасберг, о том, что мы «растворяемся в оркестре и нас могут забыть поимённо», но само исполнение этого совершенного произведения, Седьмой симфонии, люди будут помнить и будут знать, что город жил, боролся, каждый боролся, как мог, на своём месте — и победил. Потому что музыка сильнее смерти.

Музыка спасала людей в блокадном Ленинграде. Не только физически, потому что музыканты оркестра получали паёк, а прежде всего морально. Потому что, чтобы прийти на концерт, ленинградцы, измождённые уже годом блокады, надели праздничные костюмы и платья. Потому что присутствие в городе работающего симфонического оркестра давало людям уверенность в том, что немцы в город не войдут.

Поэтому рассказать об истории исполнения Седьмой симфонии было для меня очень важным. Работа была долгой. С момента появления самой идеи, желания сделать вот такую историю, прошло уже около пяти лет. Мне хотелось рассказать о самом главном, что есть в человеческой жизни. О людях, находившихся в нечеловеческих условиях, и о том, как сила их воли, дух, подняли их на такую вот высоту. Ведь действительно были воспоминания солдат вермахта о том, что они на боевых позициях, по радио, слушали симфонию и поняли в этот момент, что никогда они этот город не возьмут, никогда.

Кстати говоря, режиссёр фильма Саша Котт приходил на мои выступления с Большим симфоническим оркестром, слушал музыку «изнутри оркестра» и увидел, какие богатые человеческие отношения существуют внутри оркестра во время исполнения симфонии, репетиций, между исполнителями, что такое дирижёр. Это совершенно особый мир. И я помню его восторженные глаза и как он сказал, что теперь понимает, за что мы берёмся.

— Ваша коллега Елизавета Боярская, петербурженка, рассказывала, что для неё тема блокады очень личная и болезненная. А для вас, вашей семьи в этой истории есть что-то личное?

— В моей семье не было блокадников, мы родом из Архангельска, но оба моих деда воевали. Но я думаю, что для всех в этой истории есть что-то личное, каждый раз, когда я приезжаю в Петербург, я вижу следы того, что этот город пережил в войну.

Мое эмоциональное ощущение от всего того, что я знаю про блокаду Ленинграда, от того, как это происходило, от того, что хотели сделать с городом и с его населением немцы, я могу сформулировать только так, что это было какое-то невероятное сползание человечества из XX столетия в дичайшее средневековье. Есть выписки из документов рейха, где сказано: «Мы окружим этот город и уморим их холодом и голодом». Ведь это действительно средневековье. 20-е столетие было очень жестоким, но так не поступали ни с одним городом.

— Седьмая симфония воодушевила жителей Ленинграда и шокировала немцев, её называли «пророческим утверждением победы над фашизмом». Как вы считаете, в чём секрет этой композиции, почему именно она произвела такой эффект?

— Это очень эмоциональное произведение. Каждый раз, когда я слушаю Седьмую симфонию, перед моими глазами возникают образы. И это не связано только с работой над фильмом — я неоднократно слушал симфонию и раньше.

Я думаю, что нет человека в нашей стране, который бы хоть раз не слышал бы тему «нашествия», но, кроме этой темы, в Седьмой симфонии заложено огромное количество смыслов: это и рассказ о мирной жизни до катастрофы, и абсолютная вера в окончательную победу.

Тема «нашествия» у всех на слуху, адажио у всех на слуху. Невероятный финал симфонии, с этими литаврами, с тарелками, так возвышающий и празднующий силу человеческого духа, благодарящий человека за приложенные им усилия остаться человеком. Если бы мы говорили об эпиграфе к Седьмой симфонии, то я бы сказал: «По вере воздастся» и «Бог даёт идущему». Вот об этом, я думаю, Шостакович написал — если кратко, в двух словах.

— Расскажите о вашей встрече с племянницами Карла Элиасберга, который стал прототипом вашего героя. Как они восприняли идею проекта, что рассказали о своём известном родственнике?

— Мой герой — это именно дирижёр Карл Ильич Элиасберг. Мы рассказываем о нём и используем в сценарии реальные факты его биографии. Семья Карла Элиасберга и его жены, Надежды Бронниковой, имеет свою историю, о которой написан ряд замечательных книг и статей. Это были удивительные люди, о которых сегодня мало кто знает, немножко обойдённые той памятью, которой они заслуживают.

В начальной версии сценария мы действительно дали дирижёру фамилию Вернер, потому что Карл Ильич Элиасберг был наполовину немцем, наполовину евреем и находиться в осаждённом городе с немецкими корнями ему было непросто, далеко не просто. Эпизод, рассказывающий об этом, существует в фильме.

Но в процессе написания сценария, когда мы стали изучать его биографию, читать воспоминания о нём, встретились с оставшимися родственниками, мы поняли, что это был совершенно особый человек. Есть такое понятие «питерский интеллигент» — я говорю о Гранине, о Лихачёве. И об Элиасберге. И мы вернулись к тому, что наш герой, дирижёр, — это именно Карл Элиасберг, это он и есть. И музыканты — именно они и есть. В особенности после того, как прочли фразу Элиасберга: «Нас могут забыть поимённо». И тогда именно эти имена мы и захотели вернуть, биографии, лица этих людей, показать то, что они прошли, вернуть им эту память, чтобы сегодняшнее поколение увидело, кто совершил этот подвиг, как их звали, через что эти люди прошли.

В Ленинграде есть музей с экспозицией, посвящённой Карлу Элиасбергу, созданный подвижниками. Это народный музей, созданный учителями и учениками, он находится в средней школе №235 имени Д.Д. Шостаковича. Там проводятся экскурсии, фонды музея насчитывают более 20 тыс. подлинных документов блокадного искусства. Ни один музей так подробно не рассказывает о творческой жизни в осаждённом городе. И это память, не назначенная «особой» датой, не спущенная сверху руководством, а настоящая, живая и действительно посвящённая этому человеку и его оркестру, его музыкантам и музыкантам, которые присоединились к оркестру в процессе репетиций симфонии. Поэтому мы вернулись к Карлу Элиасбергу. Я думаю, что, посмотрев фильм, многие обретут героя, в которого можно верить и которому можно подражать.

— Широкая аудитория, скорее всего, немного знает о вашем герое и примет любой образ, представленный на экране. Однако родственники Элиасберга могут остаться недовольны увиденным. У вас нет страха их разочаровать? Вообще, что для вас предпочтительнее при воплощении реальной персоны — создание максимальной достоверности или яркого вымышленного героя, имеющего лишь наиболее узнаваемые черты прототипа?

— Я думаю, что при создании биографического художественного произведения достоверность очень важна, но ещё важнее эмоциональная правда. Безусловно, я старался в поведении и особенно в дирижировании имитировать какие-то жесты Элиасберга, но это не было моей основной задачей, да и выглядело бы это механически. Если кто-то захочет узнать, как выглядел настоящий Карл Элиасберг, он всегда может посмотреть фотографии. Но дело ведь не в этом. Я думаю, что зритель должен верить в людей, которых он видит на экране, понимать их мотивацию, эмоционально сопереживать им. Только в этом случае мы сможем достучаться до зрителя и рассказать ему о том, что нам дорого.

Груз ответственности на мне был очень большим. Я не Карл Элиасберг, никогда не стану настоящим Карлом Элиасбергом, у меня другие родители. Но создать ощущение от него, чтобы у тех, кто его знал, или у тех, кто будет смотреть его фотографии, не вызывало сомнений, что да, это вот такой герой, я старался. Потому что мы ведь не знаем настоящего маршала Жукова, мы знаем его в исполнении Михаила Александровича Ульянова. Я ни в коем случае не сравниваю себя с Ульяновым, но я, конечно же, тоже старался добиться максимальной убедительности, сбросил к съёмкам 14 кг, что нормально в работе над такой ролью, прочёл и просмотрел всё, что можно было узнать об Элиасберге.

В фильме даже есть ему такой лёгкий поклон. Существует единственная запись, оставшаяся от Элиасберга, когда он репетирует «нашествие». Там слышно, как он говорит барабанщику, что от него «нет ощущения опасности, ощущения машинерии» и что надо «вот такой звук, такой». А дальше говорит оркестру: «А всё остальное — плохо!» Это был перфекционист.

— В числе будущих проектов с вашим участием фильм Михаила Локшина «Воланд». Как вы считаете, чем эта экранизация романа Михаила Булгакова прежде всего отличается от остальных?

— О «Воланде» пока ещё рассказывать рано — съёмки ещё не закончены. Я уже работал с режиссёром Михаилом Локшиным на «Серебряных коньках» и знаю его как отличного профессионала. Это будет действительно интересный и значимый проект.

Я играю Майгеля. Этого персонажа, может быть, помнят не все, кто читал книгу, но у меня достаточно объёмная роль, идущая через весь проект, и этот персонаж очень важен для повествования. Это немного напоминает ситуацию с моей ролью полковника Малышева в «Белой гвардии». Никто ведь не помнит, что директором артиллерийского училища был полковник Малышев, а не Турбин. Знаменитую историю с юнкерами, когда он их распускает, его речь, когда он говорит о предательстве, люди увязывали с Алексеем Турбиным. Но в романе это полковник Малышев. Так и здесь. Мало кто помнит о Майгеле, а ведь это противовес Мастеру.

Очень значимая, большая работа, которая явится сюрпризом для невнимательного читателя романа. А так будет большая хорошая роль.

— Насколько формат полнометражного кино позволит передать столь насыщенную событиями и деталями историю?

— В любом фильме по произведению такого масштаба и сложности авторы выбирают тему, которая важна лично им и работают на неё. Другой возможности нет.

— Вам неоднократно приходилось работать с западными коллегами — от Аугуста Диля в «Воланде» до Жюльет Бинош и Мелани Лоран. Легко ли вам находить с ними общий язык? Сотрудничество с кем из зарубежных коллег стало для вас особенным?

— С Аугустом Дилем я знаком достаточно давно, нас познакомила в Канне Мелани Лоран, снимавшаяся с ним в «Бесславных ублюдках», а кроме того, у нас есть очень хороший общий друг, Ахим фон Боррис, немецкий сценарист и режиссёр, делавший, в частности, «Вавилон Берлин», с которым мы вместе работали над фильмом «Четыре дня в мае».

Когда я работаю на площадке с иностранными коллегами, в перерывах между сценами мы часто разговариваем об общих знакомых и этих знакомых становится всё больше. И это очень приятное ощущение, потому что понимаешь, что ты не оторван, ты находишься в среде коллег, какой бы национальности они ни были.

В 2015 году я снимался в итальянском фильме «Признание» вместе с Тони Сервилло, которого мы все знаем в первую очередь по фильмам Соррентино. Я искренне восхищался работой Тони, у нас был прекрасный контакт на площадке, но потом съёмки закончились, все разъехались по домам, занялись другими проектами и, естественно, никто никому не звонил и не писал. Но когда через пару лет я с Театром Вахтангова приехал на театральный фестиваль в Италию и Тони, придя на наш спектакль, сразу направился ко мне обниматься, было ощущение, что мы расстались только вчера. И я был бы счастлив снова поработать с ним. А также с Фредериком Бегбедером, Мелани Лоран, Даниелем Отойем, Джузеппе Чедерной.

— Скоро выйдет сериал Totems для Amazon Prime с вашим участием. Что у вас там за роль?

— Это шпионская история, которая разворачивается во времена холодной войны, в 1960-е годы. Я играю советского учёного, который сыграл ключевую роль в этой истории, можно сказать, спас мир.

Производством занимался французский «Гомон», они первый раз работали с Amazon, поэтому съёмки, успешное производство этого сериала было для них исключительно важным. Когда сериал выйдет, вы увидите до какой степени там вылизана картинка, какое внимание уделялось малейшим деталям, сколько там собрано замечательных актёров.

— В зарубежных картинах россиян часто изображают каким-то карикатурным образом. А ещё медведи, балалайки и прочие стереотипы… Как вы считаете, что изменится, если наших соотечественников будут играть только актёры из России? Может ли это в целом повлиять на восприятие российского человека на западе?
 
— Сегодня в действительно качественных сериалах русских действительно играют русские, немцев — немцы, а французов — французы. До какой степени актёры могут оказывать влияние на сценарий — это другой вопрос. Безусловно, уважающий себя актёр подойдёт к режиссёру и попросит внести поправки в свой диалог, если реплики покажутся ему, скажем, недодуманными.

Как правило, я не соглашаюсь на роль, пока не прочту сценарий. Либо я должен знать, что это за продукция, и мой агент даст мне свои рекомендации. И я совершенно точно не буду играть в фильмах про медведей и балалайки, потому что хорошо помню прекрасную фразу Раневской: «Деньги проем, а позор останется».

— Не так давно состоялся ваш сценарный дебют — вы стали одним из авторов фильма «Вечная жизнь Александра Христофорова». Вы полностью довольны итоговым результатом? Планируете ли вы продолжить работать как сценарист или попробовать себя в режиссуре?

— Я бы не стал называть работу в «Христофорове» сценарным дебютом, потому что если такой дебют когда-то и был, то случился он гораздо раньше. Я всё-таки из тех продюсеров, которые не могут просто «дать денег и отойти»: я принимаю активное участие в каждом этапе производства фильма, в том числе и в написании сценария. Внимательно читаю каждую версию, даю свои рекомендации, даю свои идеи и очень рад, когда эти идеи принимаются.

Кино, на мой взгляд, работа коллективная, и продюсер, как человек, отвечающий за деньги, потраченные на производство фильма, а также вкладывающий в производство свои личные средства, должен иметь право голоса и в творческих вопросах.

«Вечная жизнь Александра Христофорова» — это мой очень личный проект. Фильм вышел в 2018 году, мне в этот год исполнилось 60 лет, а это момент, когда мужчина, и я в том числе, начинает задавать себе много вопросов. 60 лет кажется невероятно страшной цифрой, и ты с удивлением спрашиваешь: «Неужели это происходит со мной, неужели это я, к кому теперь обращаются исключительно на Вы, предлагают присесть в трамвае? А ещё может кто-нибудь подойти (сам, прямо скажем, не мальчик) и рассказать, что он «вырос на моих фильмах».

Александр Христофоров, вот этот оболтус с седой бородой, — это я сам. И я в целом доволен этим фильмом, творческой стороной. Но очень недоволен тем, как этот фильм вышел в прокате, тем, что у него не было достаточно рекламы, его бокс-офисом. Но я до сих пор получаю письма зрителей, которые говорят, что фильм попал в них, что это особенный для них фильм и что они благодарны мне за него. Это самое главное. Я не думаю, что когда-то стану сценаристом, и не уверен, что когда-то буду стоять с другой стороны камеры — как режиссёр. Это другие профессии. Я актёр и продюсер, этого мне достаточно.