«Самая тяжёлая и ужасная вещь — неизвестность»: журналист Кирилл Вышинский — о заключении в украинской тюрьме
Журналист Кирилл Вышинский — о заключении в украинской тюрьме
- © Кадр: видео RT
— В чём тебя обвиняли?
— В госизмене. В камере рано или поздно спрашивают, какая статья и за что попал. Меня спрашивают: «Ты кто?» Я говорю: «Я журналист». — «А статья какая?» — «111-я». Все напрягаются: «Это что?» — «Госизмена». — «Ох ты!» Второй вопрос, который традиционно задают в тюрьме, если не знают, что за статья, — какой «старт», то есть минимальный срок по этой статье. У меня минимальный срок по 111-й был 12 лет. И тут глаза округляются. Потому что по 115-й (предумышленное убийство) — там минимальный срок от десяти. То есть за убийство ты получишь десять лет, а за публикацию 72 текстов, которые якобы должны были полностью разрушить государство Украина и привести к её поглощению, — 12 лет.
— Наверное, люди о тебе знали? У тебя всё-таки публичное дело было.
— В каждой камере есть старший. И мне этот человек сказал: «Мы тебя ждали раньше, что ж ты, где ты был?»
— Кто ты был для них? Друг, враг или просто так?
— Я, конечно, в душе очень сильно по этому поводу переживал. Потому что в украинской пропаганде на тот момент было два самых страшных персонажа: Владимир Владимирович Путин и я. Подрывник, организатор целой пропагандистской сети. Я понимал, что войду в камеру точно не героем.
Есть такое понятие, как солидарность. Все люди, все понимают, что у тебя шок от того, что ты вдруг лишаешься привычного быта. Поэтому чем помогли твои новые соседи — то и хорошо. Соседи помогли…
— В Америке очень верят государству. В том числе заключённые. Как обстоят дела на Украине?
— На Украине всё совершенно с точностью до наоборот. В телесюжетах обо мне говорилось, что я пропагандист, занимался подрывной деятельностью в пользу ДНР — ЛНР, а также в поддержку Крыма. И буквально через два-три дня к двери нашей камеры подошёл человек: «А где журналист?» Ну я подхожу. Он говорит: «Ну как, всё нормально?» Я говорю: «В смысле?» — «Что-то тебе нужно? Может, чай, сигареты?» Я говорю: «Да нет, всё нормально». Он говорит: «Ты же крымский, ты же наш. Мы тебя не бросим». Где я, где Крым?! Я родился, вырос и всю свою жизнь прожил в Днепропетровске. В Крым ездил в пионерский лагерь. А вот после этого рассказа оказался «нашим» и «крымским».
— Чей Крым?
— Он крымчан. Они сделали свой выбор. Тот, какой сделали. И кто-то из украинских оппозиционных политиков сказал, что мы должны понять простую вещь: от нас ушёл не Крым, не территория — от нас ушли люди, которые, увидев то, что произошло в Киеве, сделали свой выбор. Они поняли, что так жить не хотят. А раз не хотят, то и не будут.
- РИА Новости
— Ты считаешь себя украинцем или русским?
— Я человек с двумя паспортами. Украинским и российским. Украина — это моя Родина. Я там родился, вырос, сформировался как человек. А Россия — это моё Отечество, которое в какой-то трудный для моей жизни период встало на мою защиту.
— Так всё-таки украинец или русский?
— Я принадлежу к огромному количеству русскоязычных украинцев, которые живут в русской культуре. Живут, воспитываются и продолжают жить. Хотя их сейчас пытаются заставить жить по-другому.
«Помогало сознание, что за мной большая страна»: Вышинский — о преследовании, освобождении и свободе слова на Украине
— Кирилл, ты чувствуешь, что потерял Родину?
— Надеюсь, что я ещё её не потерял.
— Ты хочешь вернуться?
— Конечно, очень хочу. У меня по большому счету всё там. Детство, юность, огромный кусок работы и жизни — всё там. Да, были друзья детства, которые (говорили. — RT): «Ну, типа, встретимся после войны». Я отвечаю: «Подождите, после какой войны? Я ни с кем не воюю». — «Ну у нас война с Россией». Я говорю: «Откройте глаза, какая война с Россией? Украинская авиация бомбит украинские города. Где там война с Россией?» Меня, кстати, всегда потрясало, как работает телевизионная пропаганда, особенно новости. Первый сюжет обязательно про войну. Война, страна-агрессор и так далее. Второй или третий сюжет — товарооборот между Украиной и Россией в прошлом году вырос на 20%. Мне кажется, настолько очевиден абсурд, соседствующий в двух разных ипостасях Украины, которая, с одной стороны, воюет, а с другой стороны, бьётся за то, чтобы транзит российского газа шёл только по её территории.
— Война войной, а деньги по расписанию должны приходить, это же очевидно.
— Да. Тогда что мы понимаем под словом «цинизм»? На уровне государственной политики на Украине Порошенко просто сумасшедше зарабатывал на войне, сумасшедше!
— Как выжить в тюрьме — рецепт Кирилла Вышинского?
— В тюрьме есть три главных слова: «спасибо», «пожалуйста», «извините». Да, есть ситуации, когда ты не можешь дать заднюю. Потому что это будет проявлением слабости. Это не обязательно должно закончиться дракой, выяснением отношений, но ты должен продемонстрировать характер. Причём твой характер не должен нахлестнуться на другой характер в обыденной жизни. То есть не надо демонстрировать характер каждый день. Это тюрьма.
— Тебя били?
— Меня нет.
— Расскажи, что вы ели, готовили?
— В украинской тюрьме из общего тюремного котла питаются от безысходности. Потому что это совершенно неаппетитно. Прагматичная и практичная еда в тюрьме — это быстрорастворимая вермишель. Но в украинской тюрьме коррупция побеждает любые правила. При наличии связей, денег и понимания, кому заплатить, можно достать всё. Со мной в Лукьяновской тюрьме сидел охранник следственного изолятора, которого поймали на том, что он проносил в тюрьму наркотики. То есть за деньги вы можете получить алкоголь, наркотики — всё что хотите.
— Так что коррупция в такой ситуации — это хорошо?
— Ничего на Украине воровать не надо, если есть коррупция. Есть коррупция — всё решишь. В конце концов, в украинской тюрьме есть ещё передачи. И это большой плюс, в отличие от американской, где их нет. Главное в тюрьме — это наладить быт. Почувствовать себя хоть в чём-то прежним.
- © Кадр: видео RT
— Ты никогда не задумывался, почему это произошло именно с тобой?
— Было подспудное ощущение, что происходит то, чего, по идее, происходить не должно. Сама атмосфера на Украине, то, что среди моих коллег были люди, которые оказались в эмиграции, оказались в тюрьме раньше меня. Но знаешь, как всегда: это может произойти с кем угодно, только не со мной. Поскольку я честно занимался своей журналистской работой, выполнял профессионально долг, мне казалось, что меня не коснётся.
— Чем российская пропаганда отличается от украинской?
— В России, по крайней мере в тех редакциях, в которых я работал, пропаганды нет.
«Настрой на решение проблем»: состоялся обмен удерживаемыми лицами между Россией и Украиной
— Как было с точки зрения санитарии?
— В Одессе я увидел то, что до этого мог видеть, наверное, только в кино или в музее. Слив не при помощи бачка, а при помощи отводной трубы из умывальника. Ты идёшь в туалет, и чтобы в итоге всё благополучно ушло в канализацию, тебе нужно включить воду в умывальнике.
— Тебе страшно, что это снова повторится?
— У меня нет ощущения, что со мной это может повториться. Мне не снится тюрьма, я не думаю про это. Но помню про то, что в моей жизни был момент, когда у меня не было свободы выбора. Наверное, самое неприятное из ощущений человека.
— Расскажи мне про ужасы тюрьмы.
— В камере по диагонали от нас, через коридор, убили человека. Он два раза упал с верхнего яруса. Наутро его вынесли холодным. Как это было объяснено в камере — несчастный случай. Все прекрасно понимают, что произошло. Два раза он упал с верхних нар, сломал шею.
— Дважды?
— Видимо, в первый раз недоломал, поэтому поднялся и ещё раз упал. Такой будничный ужас. Он в каких-то простых бытовых вещах. Когда ты, например, понимаешь, что в тюрьме нет запахов. Не потому, что их нет физически, наоборот. Просто в тюрьме не запах, а смрад. В тюрьме нет красок. Даже если там стены одного цвета, пол другого — эти краски всё равно грязные.
— Блёклые.
— Да. Ты каждое утро просыпаешься и в этом живёшь. С тобой происходит абсолютно несправедливая вещь. Врут прокуроры, врут следователи. Судья внимательно тебя слушает. Ты рассказываешь, излагаешь, с пеной у рта что-то доказываешь. Он смотрит на тебя с холодными глазами, потому что он понимает, что не может принять то решение, которое…
— А он уже знает, что скажет?
— Конечно. Самая большая, тяжёлая и ужасная вещь в тюрьме — неизвестность. Когда ты не знаешь, что произошло с теми, кто остался за стеной. Я не мог понять, где остановятся люди, которые фабриковали против меня дело. Сколько и кого они ещё посадят? Поэтому первое, что я сделал, — попросил, чтобы моя мать уехала.
— Говорили, что ты деньги брал чемоданами. Это так?
— Меня обвиняли в том, что было мощное финансирование, ежемесячно получал десятки тысяч долларов.
— А на самом деле?
— Конечно. Потому что у меня работала редакция. Я обеспечивал работой 40 с лишним человек, плюс авторы, плюс аренда. Если кто-то думает, что всё это стоит 15 гривен, — увы, нет. Мы открыто в интернете и в публичном пространстве работали. Платили все налоги. Люди были устроены. То есть у меня 40 с лишним человек потеряли работу в один момент.
— А были те, кто перешёл на сторону Украины и сказал: «Я так и знал — Вышинский вот такой и был»?
— Во-первых, не о чем было рассказывать по большому счету. Никто не давал признательных показаний, не говорил, что мы занимались пропагандой и нам говорили, что писать. Этого точно не было.
— То есть все твои ребята остались с тобой?
— Они правду сказали. Они остались с правдой. Первые дни мне было тяжелее всего думать, что может произойти с родными и близкими, с людьми, которые со мной работали. Когда мой отец приехал на свидание перед Новым годом в Херсон, он мрачно пошутил: «Давай выходи скорее, потому что выйдешь — и выпить будет не с кем». Несколько его друзей, на глазах которых я вырос, умерли, потому что это уже возраст, родители не молодеют. Один из моих одноклассников тоже умер. В общем, люди уходили. И действительно, в какой-то момент показалось: когда я выйду, с кем буду разговаривать? Мне кажется, вот это и есть ужас. Ужас, который сложно описать.
— Ты хочешь мести?
— Месть — это слишком сильно. Я хочу справедливости. Когда исчерпаны все способы восстановить справедливость, тогда речь идёт о мести.
— А к чему идёт твоё дело? Какого исхода ожидаешь?
— Я хочу и жду оправдательного приговора. Потому что, с моей точки зрения, другого быть не может.
— Ты веришь в справедливость на Украине?
— Да, верю. Это не вопрос знания. В этом смысле пока позитивного опыта, связанного с такими политическими преследованиями, у меня нет. Но я верю, что такое возможно.
— У тебя есть миссия?
— Нет. Я не задумываюсь о миссии. Я задумываюсь о работе. Я хочу, чтобы люди были информированнее, а значит, свободнее. Свобода — это же осознанная необходимость. Они должны что-то осознать, прежде чем делать выбор. И в этом смысле журналисты делают людей свободными.
