Политику Вашингтона в отношении России во многом определяют не первые лица государства, а эксперты по российским делам — политологи, литературоведы, историки и другие специалисты, которые изучали страну вблизи, пишет в своём эссе для The New York Times Magazine преподаватель журналистики Колумбийского университета Кит Гессен. Пообщавшись с этими «спецами по России», в числе которых — и хорошо известная в этой стране Виктория Нуланд, Гессен заключил, что на многих из них лежит немалая часть ответственности за неудачи, которые регулярно терпят США, пытаясь нормализовать отношения с Москвой.
Самый странный российский политический скандал этого года — а в этом году их хватало, — возник вокруг фигуры белорусской труженицы эскорт-сервиса Анастасии Вашукевич, известной под псевдонимом Настя Рыбка. Рыбка — её прозвище означает little fish, — активный Instagram-блогер, организатор «секс-тренингов» и автор пособия «Дневник по соблазнению миллиардера». В этом году она прославилась в России, выпустив в Instagram хронику своей случившейся в 2016-м интрижки с одним таким миллиардером — Олегом Дерипаской. А пару недель спустя она привлекла внимание уже всего мира: её арестовали в Таиланде прямо на секс-тренинге, и она, ещё находясь в полицейском микроавтобусе, заявила, что располагает информацией, которая позволит сразу же раскрыть дело о российском вмешательстве в американские президентские выборы.
В этой странной истории возникло одно интересное лирическое отступление, касающееся новейшей истории внешней политики США. Одним из первых постов Рыбки о романе с Дерипаской стала короткая аудиозапись разговора, состоявшегося на яхте олигарха в августе 2016 года. Как свидетельствует запись, путешествуя на судне у берегов Норвегии, Рыбка и Дерипаска, с которыми на борту также был влиятельный кремлёвский чиновник Сергей Эдуардович Приходько, вели беседу, и Дерипаска, сделавший состояние в ходе жестоких алюминиевых войн 90-х годов, решил объяснить Рыбке, которой на момент записи было 26 лет, кое-что о геополитике. «У нас с Америкой плохие отношения, — говорил Дерипаска. — Почему? Потому что за них отвечает подружка Сергея Эдуардовича — Нуланд. А в молодости она, в твои годы, месяц прожила на китобойном русском судне. И она после этого ненавидит страну».
Дерипаска имел в виду Викторию Нуланд, чиновницу-ветерана американского правительства и «спеца по России», как иногда называют экспертов по российским делам; на момент разговора она занимала пост помощника государственного секретаря по делам Европы и Евразии. Дерипаска не заблуждался — в середине 80-х Нуланд действительно какое-то время прожила на борту советского судна (только не китобойного, а рыбацкого); впрочем, ненавидела ли она когда-нибудь после этого Россию — вопрос весьма спорный. Она проработала на различных постах в Госдепе и Белом доме три десятилетия. В 2013 году, только получив от конгресса подтверждение своей кандидатуры на должность помощника госсекретаря, Нуланд стала главным ответственным лицом за всё накалявшуюся ситуацию на Украине — там тогда шли масштабные протесты против президента, начавшиеся после принятого им решения отказаться от экономического соглашения с Европейским союзом и в итоге завершившиеся его свержением. В самом начале демонстраций Нуланд на камеру раздавала бутерброды, булочки и печенье демонстрантам, выражая таким образом солидарность с ними, которую некоторые расценили как провокационный жест. Позже, когда украинское правительство уже совсем зашаталось, она в телефонном разговоре, перехваченном и «слитом» в сеть (что, вероятнее всего, было делом рук российской разведки), резко отвергла идею о сотрудничестве с ЕС для решения кризиса. «[Ненормативная лексика] ЕС», — помнится, заявила она.
Больше всего во всей этой ситуации привлекала внимание та поразительная уверенность, с которой Нуланд, казалось, говорила от имени Соединённых Штатов и их политики. Барак Обама с самого начала своего президентства пытался снизить напряжённость в отношениях с Россией и переключить внимание Америки на поднимающий голову Китай; он ясно дал понять, что никаким образом не хочет вмешиваться в проблемы постсоветской периферии. И тем не менее вот вам, пожалуйста — Нуланд в самый разгар киевского восстания ободряет демонстрантов и оскорбляет европейских союзников. Ну а после «слива» её телефонного разговора она, вместе с Обамой, стала для российского обывателя олицетворением внешней политики Вашингтона — да таким олицетворением, что даже профессиональный секс-коуч вроде Рыбки знает о её жизненном пути больше, чем подавляющее большинство американцев.
За 20 лет периодической журналистской деятельности в России и в постсоветских государствах — и в неспокойные 90-е, и в тучные, но гнетущие нулевые, и, наконец, во время вспышки насилия на Украине — мне от случая к случаю приходилось слышать от людей слова о том, что, мол, «американцам» нужен такой-то или такой-то политический результат. События на Украине продемонстрировали — ну или так казалось, — что за открытым глазу фасадом сменяющих друг друга президентов, меняющихся политических заявлений и варьирующихся стилей эти «американцы» на деле представляли собой небольшую группу чиновников, которые не только претворяли тот или иной политический курс в жизнь, но и, в сущности, его определяли. Продолжающиеся на Украине и в Сирии войны, кампания по заказным убийствам за рубежом, развёрнутая, судя по всему, Россией, всё усиливающийся водоворот санкций и контрсанкций и до сих пор так и гниющий вопрос российского вмешательства в выборы 2016 года — из всего этого сложилось, что отношения между странами сейчас развиваются хуже, чем когда-либо с 80-х годов прошлого века. Чтобы понять, как выбраться из этого бардака, необходимо понять, как мы в него попали. И, наверное, лучшей отправной точкой для этого будут те люди, которые работали по этому направлению с 1991 года, — спецы по России.
Главную и непреложную тайну американской политики в отношении России последних 25 лет можно сформулировать так: каждый новый президент, вступая в должность, провозглашал, что будет стремиться улучшить отношения с бывшим противником по холодной войне — и каждый из них удивительно похожим образом терпел фиаско. Президентство Билла Клинтона завершилось едва не обернувшимся катастрофой противостоянием в Косово; правление Джорджа Буша — бомбардировкой Россией Грузии; а сроки Обамы — аннексией Москвой Крыма и хакерской операцией по вмешательству в американские выборы.
Некоторые эксперты по России полагают, что эти закономерные провалы — результат неуступчивости и ревизионизма со стороны России. Другие же убеждены, что неуступчивым и не желающим меняться партнёром в этих отношениях выступают как раз-таки США, — ведь эта страна, как считают они, так и не оправилась от идеи о том, что она «победила» в холодной войне и оттого должна любой ценой распространять американский образ жизни.
Прошлым летом, спустя несколько месяцев после инаугурации президента Трампа, я начал регулярно ездить в Вашингтон и общаться со спецами по России, работавшими на российском направлении внутри Госдепа, Совета национальной безопасности или Министерства обороны. Я опросил экспертов, трудившихся в разных правительствах, начиная с периода Джимми Картера и вплоть до нынешней администрации; некоторые из них служили президентам-республиканцам, другие — демократам, но большинство работали на обе партии.
Как правило, правительство препятствует специализации чиновников: офицеров вооружённых сил и дипломатов то и дело переводят с одной позиции на другую и из одного региона в другой. Тем не менее специалисты всё же появляются. Многие (хоть и не все) спецы по России имеют степень Ph.D. — либо по истории России, либо по политологии, либо по исследованиям в области безопасности. Другие получили послевузовское образование, уже находясь на должности. Нуланд плавала на советском рыболовном траулере; Дэниел Фрид, ставший в итоге её близким соратником в Госдепе, полгода жил в семье сотрудников американского посольства в Москве, работая у них няней. «Когда видишь коммунизм вблизи — сразу излечиваешься от всех лево-либеральных иллюзий о том, что холодная война — это недоразумение, которое можно решить при помощи сдерживания и контроля за вооружениями, — говорит Фрид. — Вблизи коммунизм выглядит очень гадко». Некоторые спецы по России начинали профессиональный путь с гражданской или военной службы, другие — как научные работники, задействованные в качестве советников в предвыборных штабах, а впоследствии попавшие на госслужбу.
Спецы по России чётко подразделяются по поколениям. Те из них, кто достиг зрелости в разгар холодной войны, работали по российскому направлению потому, что эта страна была одной из главных внешнеполитических проблем Америки. А вот многие из тех, кто получил послевузовское образование или окончил офицерскую академию в конце 80-х или начале 90-х, выдают себя как люди, которые изучали предмет, в считанные дни ставший, казалось бы, ненужным. Бригадный генерал в отставке Питер Цвэк в 1989 году был молодым офицером военной разведки, дислоцированным в Германии, и изучал там русский язык и политику. «Я ждал, что они попрут через Фульдский коридор, — рассказывает он, имея в виду область в Западной Германии, через которую, как ожидали офицеры натовских органов планирования, Советский Союз должен был направить свои механизированные соединения. — По численности мы уступали. Уступали, как мне казалось, и по огневой мощи». Но советские войска так и не пришли — а Цвэк следующие 20 лет работал на Балканах, затем — в Афганистане и Южной Корее, а в 2012-м наконец вернулся в Россию, заняв должность военного атташе при американском посольстве.
После распада Советского Союза Соединённым Штатам пришлось укомплектовывать персоналом 14 новых посольств в бывших советских республиках. Многие из сотрудников дипломатической службы, которые вышли из этих учреждений, унесли с собой весьма предвзятое отношение к России. «Когда начинаешь смотреть на русских с точки зрения людей, к которым эти русские приходили, — говорит Фрид, который в ходе своей дипломатической карьеры немало времени провёл в Польше, — начинаешь видеть вещи по-другому».
Наконец, есть и молодое поколение — люди младше 40. Такие спецы по России в природе пока встречаются реже. «После 11 сентября амбициозному молодому дипломату надо было ехать в Афганистан или Ирак в составе какой-нибудь группы по восстановлению, — рассказывает Эндрю Вайс, работавший по российскому направлению в Совете нацбезопасности при Клинтоне, а ныне возглавляющий российскую программу в Фонде Карнеги за международный мир. — Нужно было учить арабский. Если были амбиции, то в украинское посольство лучше было не ехать».
Спецы по России, как и труженики других секторов внешней политики, делятся скорее не по партийной принадлежности, а по внешнеполитической философии — они либо «реалисты», либо «интернационалисты». Реалисты, как правило, с осторожностью относятся к обязательствам США перед заокеанскими партнёрами и с почтением — к суверенитету других государств; интернационалисты, по большей части, сильнее привержены универсальным идеям вроде демократии и прав человека, даже когда эти идеи вынужденно нарушают границы. Между тем граница между этими двумя условными категориями размыта, поскольку поддаётся влиянию тысячи факторов, не последним из которых является то обстоятельство, что реалисты не любят, когда их называют реалистами, поскольку это подразумевает, что у них нет никаких ценностей, а интернационалисты не любят, когда их называют интернационалистами, поскольку это подразумевает, что они лишены здравого смысла. В конечном счёте, доминирующее положение занимает обширный интернационалистский центр, состоящий из республиканцев-неоконсерваторов и демократов — сторонников интервенции, а к нему льнут прослойки из жёстких реалистов справа и мягких реалистов, также известных как «неореалисты» — слева. И между всеми этими людьми есть множество тонких различий.
По словам опытного спеца по России и ветерана администраций Рейгана и Клинтона Стивена Сестановича, существует два вида экспертов в российских делах: те, кто пришёл к России через политологию, и те, кто пришёл через литературу. Спецы-литературоведы, утверждает он, иногда поддаются чувствам, а вот спецы-политологи — такие как сам Сестанович — более холодны и собраны. Фрид, который работал во всех президентских администрациях с Картера до Обамы, тоже считает, что спецы по России бывают двух типов, но подразделяет он их по-другому. По его мнению, есть те, кто, как и он сам, «рассматривают Россию в контексте, в свете внешних стандартов и последствий» — они, как правило, относятся к России жёстче, — и те, кто «воспринимает Россию на её собственных условиях, как привлекательную и чудесную, но романтизированную страну»; эти люди, по мысли Фрида, делают России поблажки.
А есть ещё и такие люди, которые, подобно молодому уроженцу Киева и аналитику Центра военно-морских исследований Арлингтона (штат Вирджиния) Майклу Кофману, считают, что подразделение спецов по России на два вида — это фикция. «Есть вежливые миссионеры, которые стучатся в дверь и говорят: «Здрасьте, вы слышали благую весь о демократии, свободе и либерализме?» А есть крестоносцы, которые пытаются собрать языческие восточноевропейские земли под сенью демократии и свободы. Но и те, и другие — это, по сути, одни и те же люди, две стороны одной монеты», — говорит он.
В общем, есть два, а может, и шесть, а может, и вовсе бессчётное количество разновидностей спецов по России. Но загадка здесь вот в чём: все эти разномастные спецы, проработав в американском правительстве, после себя оставляли российско-американские отношения в таком же состоянии, в котором они были всегда — то есть в плохом.
В СССР холодная война завершалась с треском — ковались новые страны; восставали призраки прошлого, с которыми приходилось сталкиваться лицом к лицу; что там, на Пушкинской площади даже «Макдоналдс» открылся. А в США тем временем цвела надежда. Фрэнсис Фукуяма, сам некогда работавший спецом по России, даже написал эссе, в котором задавался вопросом о том, а не вступаем ли мы в новую эру конца истории, когда великие вопросы о том, как организовывать общество, уже решены, и все живут в пусть и скучном, но всё же стабильном мире.
Первым высокопоставленным спецом по России эпохи после окончания холодной войны был человек по имени Нельсон Строубридж Тэлботт Третий, которого краткости ради называли Строуб. Отпрыск богатой семьи из Огайо (его дед, Нельсон Строубридж Тэлботт Первый, был в 1914 году капитаном футбольной команды Йельского университета), Тэлботт последовал по стопам предков в тот же Йельский университет, где изучал русскую литературу и выиграл стипендию Родса на обучение в Оксфорде. Там ему пришлось жить в одной комнате с хиловатым, но общительным выпускником Джорджтаунского университета по имени Билл Клинтон. Тэлботт сохранил интерес к России, написал магистрскую диссертацию о работах Маяковского, перевёл мемуары Никиты Хрущёва и в итоге стал иностранным корреспондентом — а впоследствии и обозревателем — журнала Time. Именно он первым выследил Иосифа Бродского после его изгнания на Запад в 1972 году и взял у него интервью. «Похоже, повезло нам, — писал Бродский в своём дневнике. — Он меня читал». Фундаментальное убеждение Тэлботта об СССР заключалось в том, что с этой страной можно договориться; в своих статьях на страницах Time он регулярно нахваливал достоинства контроля за вооружениями и сдерживания, и был за это нелюбим более фанатичными бойцами холодной войны. Когда Клинтон был избран на президентский пост, Тэлботт стал консультировать своего бывшего соседа по вопросу, который сам Клинтон считал своей важнейшей внешнеполитической задачей, — превращению России в перспективную и дружественную Америке демократическую страну на восточных рубежах Европы.
В итоге всё вышло не так — и большинство причин этой неудачи крылись внутри России. Однако какая-то часть вины лежала всё-таки на Соединённых Штатах. Советы по управлению экономикой, которые раздавали гуру из так называемого Вашингтонского консенсуса, ослабили и без того уязвимое российское государство. На глазах у рядовых россиян упал их уровень жизни и средняя её продолжительность. И именно Тэлботт высказал одно из наиболее ёмких критических замечаний в адрес доктрины «шоковой терапии»: российскому народу, говорил он, нужно «поменьше шока и побольше терапии». После этого комментария в его политической карьере начался один из самых неспокойных периодов.
Тэлботт, впрочем, его преодолел. Во время его пребывания в должности Соединённые Штаты сделали один из важнейших внешнеполитических выборов эры после 1991 года, решив расширять НАТО на восток, продвигаясь сначала в страны, входившие в прошлом в Организацию Варшавского договора, а затем — внутрь бывших республик самого СССР. Тэлботт поначалу сопротивлялся этой инициативе — или как минимум, как он сам говорит, «раздирался» между вариантами действий. С одной стороны, страны Восточной Европы, некоторые из которых теперь возглавляли бывшие диссиденты-герои, очень хотели вступить в альянс; с другой стороны, россияне предупредили Тэлботта, как он потом вспоминал, «улыбаясь без тени радости», что НАТО для них — «ругательство из четырёх букв». Если холодная война действительно закончилась, как об этом всё время говорили американцы, зачем тогда расширять военный альянс той эпохи, основанный именно для сдерживания и обуздания Советского Союза? Но как бы ни любил Тэлботт Россию, закрепление побед Запада не могло не дать определённые преимущества. «Если власти страны имеют любую точку зрения, кроме нижеследующей, — говорил мне Тэлботт прошлым летом, — то властями им оставаться недолго. А точка зрения это такая: мы будем делать всё, что можем сделать ради наших интересов». Тем не менее вопрос НАТО был непростым, признавал он: «Быть может, нам следовало иметь более дальновидное и мудрое представление о наших интересах, и это представление заставило бы нас не действовать ради, как считало много людей, наших текущих интересов?»
Когда шла эта дискуссия — то были 1993-й и 1994 год, — большая часть Госдепа и Пентагона выступали против расширения, поскольку считали, что этот шаг без особой нужды породит вражду с Россией в трудный для неё период посткоммунистического путешествия и что альянс и без включения в него трёх молодых восточноевропейских демократических государств (не говоря уже о Румынии, которая в итоге также вошла в его состав) был слишком громоздким. Но были и те, кто с этим не соглашался. Небольшая группа специалистов аналитического центра RAND составила доклад, в котором расширение НАТО было названо ключом к будущему Восточной Европы. «Мы пошли к полякам, а они нам говорят: «Не пустите в НАТО — мы ядерное оружие достанем. Мы русским не доверяем», — рассказал мне один из авторов доклада, офицер ВВС США в отставке и бывший стратег Пентагона Ричард Л. Куглер. — Тогда мы пошли к немцам. Они говорят: «Линия соприкосновения с русскими теперь пролегает через Варшаву. Не будете её оборонять — мы её сами защитим». И у нас голове возник образ: ядерная Польша с подмогой в виде немецких войск сталкивается с русскими… Не думаю, что такое кому-то вообще было нужно!» В некоторых кабинетах доклад поднимали на смех и отвергали. Один чиновник Госдепа якобы даже выбросил его в мусорную корзину на глазах у одного из его авторов. Но Фрид, занимавший тогда пост в Совете национальной безопасности, взял его на вооружение и принялся на его основании продвигать внутри администрации более активный подход к расширению альянса. Тэлботт оказал было сопротивление, но вскоре и он, и Клинтон передумали.
К началу 1994 года решение по НАТО было фактически принято, но до присоединения к альянсу первых новых стран должно было пройти ещё несколько лет. И всё это время отношения между Россией и Соединёнными Штатами медленно, но верно ухудшались: Россию раздражали и бомбардировка альянсом позиций боснийских сербов в 1995-м, и настойчивые требования США приостановить продажу ядерных технологий Ирану, но особенно — начатая НАТО в 1999 году, всего через несколько недель после того, как Чехия, Венгрия и Польша наконец вступили в альянс, бомбардировка Белграда. Тот конфликт едва не приобрёл большие масштабы: небольшой контингент российских военнослужащих захватил аэропорт косовской Приштины. Если бы британский офицер по имени Джеймс Блант не отказался исполнять приказ генерала Уэсли Кларка о зачистке аэропорта, всё могло бы пойти гораздо хуже. Блант впоследствии стал рок-музыкантом и записал хит You’re Beautiful, но отношения между Россией и США так и остались шаткими.
Как бы то ни было, сделанного уже было не вернуть. «Мы так радовались тому, что демократия распространяется, а коммунизм — рухнул, — рассказывает Ольга Оликер, директор программы изучения России и Евразии вашингтонского Центра стратегических и международных исследований. — Были все эти многочисленные страны, которые говорили: «Да, пожалуйста, берите нас в НАТО, давайте нам оружие, чтобы защищаться от русских, они ведь как всегда будут идти». А мы отвечали: «Ну, русские не идут, но да, давайте, присоединяйтесь к нам, вместе будем демократическими странами».
«Вот только русские восприняли это как знак того, что мы по-прежнему против них. Переиграть такое было очень сложно, — продолжает она. — С того момента мы делали всякие вещи и твердили: «Мы это делаем не для того, чтобы вам навредить», а русские всё равно считали, что всё это им во вред. А мы это делали не потому, что хотели им навредить. Мы это делали потому, что нам было всё равно, вредит им это или нет».
Раз речь идёт о центристской, демократической администрации Клинтона, можно предположить, что она в любом случае бы разрывалась между жёсткими интернационалистами вроде Фрида и мягкими интернационалистами вроде Тэлботта. Но как тогда пошли дела у администрации Джорджа Буша — младшего, укомплектованной людьми, считавшими себя реалистами? Как оказалось, ответ на этот вопрос: «в том же ключе, только хуже». При Буше главным спецом по России в Белом доме был Томас Грэм, тихий, серьёзный и эрудированный экс-дипломат Госдепа, который, по отзывам одного коллеги, были «умнейшим спецом по России, когда-либо воспитанным нашими внешнеполитическими ведомствами». Грэм славился своей колючей своенравностью. В 90-е, ещё будучи сотрудником политического отдела американского посольства в Москве, он настолько устал от политики Белого дома по отношению к России, что опубликовал отповедь на неё в одной российской газете, подписав её своим настоящим именем. Тем не менее в смену Грэма отношения ухудшились ещё больше. США несмотря на протесты России вторглись в Ирак, открыто поддержали народные восстания в Грузии и на Украине, прозванные «розовой» и «оранжевой» революциями, а позже оказали в Грузии моральную и материальную поддержку до вычурности антироссийскому правительству Михаила Саакашвили, который в ответ выделил войска для участия в миссии НАТО в Афганистане и коалиции в Ираке.
Тут сыграли роль внешние для России факторы: теракты 11 сентября 2001 года привели к тому, что американская внешняя политика вновь сосредоточилась на противодействии терроризму. «У нас из-за войны против терроризма случился долгий период пренебрежения, — рассказывает Вайс. — В течение этого долгого периода людям приходилось стучать кулаком по столу и говорить: «Господин президент! Господин президент! Оторвитесь уже от уничтожения ближайшего окружения бен Ладена! Нам надо с вами поговорить, у нас тут Владимир Путин бесится по поводу того-то и того-то!» Ну, вы представляете, как плохо подобное доходило».
Но дело было не только в борьбе с терроризмом. Распад Советского Союза и последовавшее за ним ослабление России вызвали полную перестройку всего процесса принятия решений внутри США. Когда я спросил Грэма о том, как портились отношения в его время, он ответил монологом о бюрократии.
«Совет национальной безопасности построен, — начал он, — да и Госдеп построен на базе бюро, разделяемых по регионам и функциям. Вопрос всегда заключается в том, кто берёт на себя роль лидера». В советское время, когда вся внешняя политика США была ориентирована на противодействие советской угрозе, роль лидера на себя зачастую брали спецы по России. В постсоветскую же эпоху, когда Россия всё больше теряла свою значимость, было верно обратное. «Россия была уникальна в том смысле, что эта страна играла определённую роль почти во всех важных начинаниях американского правительства, но эта роль ни в коем разе не была первой. И получается вот что: работаешь ты над противоракетной обороной — и Россия, очевидно, является важным игроком в плане ПРО; однако процессом руководит не тот человек, который отвечает за политику по российскому направлению, а тот, который отвечает за политику нераспространения. Переключаешься на энергетику — и Россия, конечно же, является на международных энергетических рынках важным игроком, но не самым важным; самые важные у нас — Саудиты и ОПЕК. Поэтому когда сталкиваешься с проблемой в сфере энергетики, её решением руководят специалисты по энергетике», — говорит Вайс.
То же самое касалось и бывших республик Советского Союза — они теперь были независимы и стали внутри Госдепа и Совета национальной безопасности вотчиной различных региональных ведомств. Самым вредным для американо-российских отношений эпизодом во времена Грэма стала поддержка США «оранжевой революции» на Украине в конце 2004-го и начале 2005 года. Грэм предупреждал, что русские воспринимают «цветные революции» — так прозвали «розовую» и «оранжевую» — как продукт политики США и боятся, что смена режима следом докатится и до России. Но свобода была на марше, и Грэму отвечали: «Мы лишь продвигаем дело демократии».
«Но эксперт по России-то вы», — отметил я.
«Но Украина-то — проблема не «российская», — ответил он. — Это проблема украинская. А украинскими проблемами у нас занимается бюро по европейским делам».
Во время «оранжевой революции» европейским отделом в Комитете национальной безопасности заведовал Фрид.
«Моим главным вкладом, — подытожил Грэм, — стало то, что я предотвратил ещё более сильное ухудшение ситуации».
Грэм ушёл из правительства в 2007 году. Фрид, его бывший злейший враг, стал помощником государственного секретаря по делам Европы и Евразии и продолжил продвигать политику открытой поддержки Вашингтоном симпатизирующих Западу правительств бывших советских республик, в особенности Грузии. Нуланд тогда была постпредом США при НАТО. В апреле 2008 года в ходе саммита НАТО в Бухаресте руководство альянса вопреки активным возражениям со стороны России объявило о своём намерении со временем включить в свой состав Грузию и Украину. Четыре месяца спустя ухудшение ситуации в сфере безопасности в грузинской Южной Осетии побудило приободрившегося Саакашвили напасть на мятежный регион. В ситуацию вмешались российские вооружённые силы, разгромившие армию Грузии меньше чем за неделю.
Грузинское фиаско, в ходе которого союзник США вне НАТО потерпел поражение от России, а у Соединённых Штатов не осталось реальных вариантов ответа на такое, было неудачным периодом. Но реальным отношениям между странами было вскоре суждено стать и того хуже.
Следующий президент Барак Обама был одним из немногих американских политиков, убеждённых, что американская мощь способна на ошибки. Он выступал против войны в Ираке и честно говорил о преступлениях американской империи. Но и он в мыслях разрывался надвое. Будучи по большинству внешнеполитических направлений реалистом, Обама назначил главным спецом по России профессора политологии из Стэнфордского университета по имени Майкл Макфол.
Макфол многие годы регулярно посещал Россию и писал о ней. Он был русофилом, выступал за укрепление сотрудничества с Москвой и критиковал одностороннюю политику администрации Буша; по всем этим критериям он отлично подходил Обаме. Но он также был ярым интернационалистом и поборником демократии. В одном эссе, опубликованном в 2005 году и приобрётшем большую популярность, он писал о семи «факторах успеха», необходимых для «цветных революций» — под чем подразумевалось, что такие революции, с его точки зрения, нужны, желанны и должны будут и дальше происходить в будущем. В 2008 году Макфол предложил перезагрузку отношений между США и Россией. Предложение стало политическим курсом администрации, и этот курс какое-то время работал. Было заключено новое соглашение о контроле за вооружениями; Дмитрий Медведев, занявший президентское кресло после Путина в 2008 году, приезжал в Кремниевую долину на экскурсию; Россия вступила во Всемирную торговую организацию; наконец, была основана масштабная система снабжения под названием «Северная распределительная сеть», посредством которой через Россию доставлялись грузы для войск НАТО в Афганистане. Существование альтернативного логистического маршрута дало США определённое пространство для манёвра в отношениях с Пакистаном; когда Пакистан вскоре после убийства Усамы бен Ладена закрыл свой маршрут снабжения войск в Афганистане, НАТО просто стало переправлять больше грузов через Россию.
Но отношения с Россией скоро вновь стали портиться. После более либерального медведевского периода часть россиян стали ждать, что их страна вскоре откроется миру; когда же Медведев в 2011 году объявил, что не будет претендовать на второй срок, что Путин вернётся на президентский пост и что именно так они вдвоём изначально и задумывали, людей охватило горестное разочарование. Три месяца спустя это разочарование, подстёгнутое рядом наглейших фальсификаций на выборах в Госдуму, вылилось в крупнейшие протестные акции за весь постсоветский период. Хиллари Клинтон, занимавшая тогда должность госсекретаря, выразила поддержку протестующим и «серьёзную обеспокоенность» по поводу нарушений на выборах. Её комментарии подкрепили существовавший в Кремле страх того, что США в той или иной мере стояли за демонстрациями. Макфол, который прибыл в Россию в качестве посла во время протестной волны, усугубил ситуацию ещё больше, проведя встречу с лидерами оппозиции. Российские власти его так и не простили — они принялись портить жизнь ему лично и его семье и при каждом удобном случае объявлять его иностранным шпионом.
С той поры в российско-американских отношениях всё сильнее росла напряжённость. Как рассказывает спец по России Пол Стронски, начавший работать в Совете национальной безопасности в 2012 году: «Меня пригласили делать вторую часть перезагрузки, а мне вместо этого достался Магнитский, Сноуден и Украина». Под «Магнитским» имеется в виду закон Магнитского, регламентирующий введение санкций в отношении лиц, замешанных в нарушении прав человека и коррупции, и вдохновлённый смертью российского юриста Сергея Магнитского, арестованного после обнаружения им гигантской коррупционной схемы и скончавшегося в тюрьме. Под «Сноуденом» — Эдвард Сноуден, организовавший, наверное, самую значимую утечку американских правительственных документов со времён «документов Пентагона», а затем «всплывший» в Москве. Ну а под «Украиной» — конечно, Украина.
Украина была катастрофой, которая назревала два десятилетия. Её правительство было столь же коррумпированным и неэффективным, сколь и любые другие правительства на постсоветском пространстве, но ни нефти, ни газа, которые могли бы послужить финансовой «подушкой», страна не производила, а к тому же в ней существовал раскол между восточной частью, льнущей к России, и западной, склоняющейся к Европе. В довершение ко всему, она также размещала у себя в Севастополе российский Черноморский флот, и его долгосрочное базирование во времена раздора нередко становилось предметом политических махинаций.
Летом 2013 года, когда никто ещё даже не оправился от шока, вызванного внезапным появлением Сноудена в Москве, российские власти стали выражать недовольство по поводу так называемого соглашения об ассоциации, которое Украина вот-вот должна была подписать с Евросоюзом. С точки зрения россиян, готовящееся соглашение представляло собой отказ от их собственного и дорогого им таможенного объединения, Евразийского экономического союза, а также — конкретный шаг к европейской интеграции со стороны страны, с которой их связывали прочные, вековые узы. Ну а европейская интеграция, полагали россияне, в итоге повлечёт за собой и членство в НАТО — то есть размещение на российской границе враждебных стране войск и прекращение базирования там российского флота.
Среди людей, к которым россияне пошли с подобными жалобами, был ещё пока остававшийся в Москве Макфол. По собственному признанию, он отнёсся к их опасениям с пренебрежением. Во-первых, говорил он, что Украине подписывать, а что — нет — не российское дело. А во-вторых, на его взгляд, россиянам вообще нет резона так переживать. «Это же соглашение об ассоциации, — пояснял он мне. — Оно подразумевает включение в состав ЕС году этак к 2040 или 2050. Вон, турок спросите про их соглашение об ассоциации». (Турция подписала аналогичное соглашение с ЕС в 1963 году и до сих пор не стала его членом). Это был просто кусок бумаги. Но россияне, по-видимому, так не считали. Кроме того, как обнаружилось позже, не считали так и сами украинцы. Когда президент Украины Виктор Янукович, находившийся под громадным давлением со стороны Москвы, отказался от соглашения с европейцами, люди вышли на улицы.
Украина была украинской, а не российской проблемой, а потому бремя решения растущего кризиса пало на плечи только что получившего назначение посла Джеффри Пайетта, и только что получившей назначение помощницы госсекретаря по делам Европы и Евразии, но уже опытного спеца по России Виктории Нуланд.
Дочь хирурга и специалиста по биоэтике из Йельского университета Шервина Нуланда, Виктория влюбилась в русскую культуру в возрасте 12 лет, увидев постановку чеховских «Трёх сестёр»; она изучала историю и политику России в Брауновском колледже, работала в советском детском лагере отдыха, а после этого — в семье посольских работников в Москве. Затем, желая испытать приключения и пообщаться с настоящими русскими, она отправилась в своё пресловутое путешествие на советском рыболовецком судне (только длилось оно не один месяц, а семь). Такой опыт помог ей кое-что усвоить о плановой экономике: команда судна сначала 25 дней беспробудно пила и играла в карты, а потом пять дней усердно работала, чтобы достичь плановых месячных показателей. А ещё, по её собственным словам, она научилась, «как, выпив десять рюмок водки, суметь добраться до своей каюты и заблокировать дверь стулом». «Когда мальчики напивались, дела порой принимали опасный оборот», — вспоминает она.
На дипломатическую службу Нуланд поступила в 1984 году. В ходе своей долгой и насыщенной карьеры ей пришлось стать свидетелем обороны российского Белого дома во время попытки насильственного свержения Михаила Горбачёва; поработать руководителем аппарата Тэлботта в хаотичный период 90-х, а также заместителем советника по вопросам нацбезопасности под началом Дика Чейни — уже после 11 сентября, но, как она сама выражается, ещё «до того, как Чейни превратился в Чейни»; и проявить себя в качестве официального представителя Госдепа при Хиллари Клинтон. Нуланд в нескольких администрациях кряду пользовалась славой ястреба в российских делах, но когда я задаю ей вопрос о том, ненавидит ли она Россию, она в ответ проводит границу между «русской культурой и русскими людьми», которых она любит, и советскими чертами, которые она усматривает в путинской России — и не любит. «Я сожалею о том, как несколько московских правительств подряд — как советских, так и российских — третировали собственный народ, обирали его, ограничивали его выбор и при этом делали из нас врагов, чтобы маскировать собственные ошибки», — поясняет Нуланд. Слыша, как она с такой убеждённостью говорит о правительствах, которые, как минимум в одном случае, уже и не существуют вовсе, понимаешь, как она долгие годы умудрялась очень эффективно продвигать свою точку зрения внутри различных американских администраций.
В декабре 2013 года, когда с момента начала протестов в центре Киева ещё минуло лишь несколько недель, Нуланд в попытке урегулировать охвативший правительство Януковича кризис отправилась в Москву, а затем — в Киев. Особых подвижек в переговорах с Кремлём, где считали, что Януковичу следует просто освободить улицы от демонстрантов, она не добилась. В её первую ночь в Киеве её разбудили подчинённые — сотрудники милицейского спецназа, которых вызвали, чтобы сдерживать протестующих, окружили их и начали смыкать кольцо. Демонстранты отчаянно пели патриотические песни, стараясь приободриться, но на самом деле им угрожала смертельная опасность. Нуланд связалась по телефону с Вашингтоном и сумела составить заявление, опубликованное от имени госсекретаря Джона Керри, в котором в связи с такими действиями в отношении мирных демонстрантов выражалось «отвращение». «После этого, — говорит она, — запели громче». Как поведала мне Нуланд, демонстранты на площади поднимали над головами свои телефоны, «на экранах которых было заявление Керри на украинском и русском языке». Полиция отступила.
На следующее утро Нуланд должна была встретиться с Януковичем. Однако прежде ей хотелось посетить лагерь демонстрантов, который за две недели своего существования вырос как в размерах, так и в плане морального авторитета. «Я хотела по славянской традиции прийти не с пустыми руками, — говорит она. Нуланд взяла с собой большой пластиковый пакет с угощениями. Вместе с Пайеттом она раздавала их участникам акции протеста — и так появился на свет один из знаковых образов украинского кризиса, который немедленно принялись повсюду тиражировать кремлёвские СМИ: могущественный чиновник — причём не знаменитый политик вроде сенатора Джона Маккейна или госсекретаря Джона Керри, а представитель по идее более нейтрального американского чиновничьего аппарата, занимающегося выработкой политического курса, — утешает революционеров в центре Киева. (Сама Нуланд подчёркивает, что полицейских они тоже кормили). Два месяца спустя, когда правительство Януковича уже было на излёте своего существования, был «слит» комментарий Нуланд о том, что нужно «[Ненормативная лексика] ЕС». Для многих россиян и европейцев эта реплика стала символом американского высокомерия.
Несколько недель спустя Янукович бежал из страны, а российские войска аннексировали Крым. Взаимодействуя с Фридом, согласившимся занять только что учреждённый пост координатора по санкциям в Госдепе, Нуланд стала составлять проект жёстких санкций против ближайшего окружения Путина, лиц, участвовавших во вторжении на Украину, а в итоге — и против крупных российских компаний и банков. Фрид рассказал мне, что один высокопоставленный чиновник Госдепа нашёл эту ситуацию весьма смешной. «Русские вообще понимают, что теперь ими смогут заниматься оба самых убеждённых сторонника жёсткой линии во всём американском правительстве?» — говорил он Фриду.
А русские, видимо, это поняли, и очень хорошо. По данным американских разведывательных агентств, через два года после вступления санкций в силу Россия начала передавать похищенные с серверов национального комитета Демократической партии электронные письма сайту WikiLeaks и помогать ему их распространять.
Майкл Киммэдж — тихий и вежливый профессор интеллектуальной истории США, специализирующийся на периоде холодной войны и интересующийся Россией. Когда его в 2014 году охватил, как полагает его жена, кризис среднего возраста, он бросил научные изыскания и начал двухгодичную стажировку в отделе планирования политики Госдепа. «Я представлял себе, что приду туда и напишу какую-нибудь внутреннюю записку, которая изменит ход истории, — вспоминает Киммэдж. — Позже, когда я туда пришёл, я узнал, что всё работает не так. Всё больше похоже на роман Стендаля». Иными словами, всё величественно и одновременно до смешного банально. «Бывает, появляется у тебя отличная идея — а потом приходится идти выяснять, было уже такое или нет. Это занимает время. А в итоге обнаруживаешь, что такое уже было — и оно не работает».
Вместе с тем опыт показался Киммэджу очень поучительным, и вернулся он со стажировки с мыслью о том, что у действий американского правительства есть глубокие и порой невидимые идеологические корни. По словам профессора, окончательная, казалось бы, победа либеральной демократии в Европе в 1989 году породила в американской интернационалистской внешнеполитической мысли два мощных течения — радикальное и умеренное. Радикальное течение, которое связывают с неоконсерваторами, призывало ко всеобщей демократизации, которая, при необходимости, должна осуществляться силой. Это течение было (по большей части) дискредитировано в Ираке. Но другое течение, цель которого — распространение демократии в американском стиле в Евразии настолько далеко на восток, насколько возможно, дискредитировано так и не было. В Вашингтоне оно является чуть ли не общепринятым мнением, а распространяет его, по мысли Киммэджа, определённый тип молодых людей, как правило — выпускников Йельского или Джорджтаунского университета, «считающих — возможно, по определению, — что американская мощь несёт благо».
Тем не менее в сообществе спецов по России есть и небольшая встречная тенденция. Это новое поколение экспертов, которое с глубоким скепсисом относится к миссионерскому запалу, так долго характеризовавшему американскую политику по отношению к России. Среди его представителей — Оликер и Киммэдж. К ним также принадлежат аналитик Центра военно-морских исследований Майкл Кофман и сотрудник RAND Семюэл Чэрэп, в чьей недавней книге о событиях, обернувшихся войной на Украине, под названием «Проиграют все», написанной им в соавторстве с гарвардским политологом Тимоти Колтоном, по неделям разбирается вызванный американской, европейской и российской политикой в 2012-м и 2013 году процесс превращения украинской ситуации в игру с нулевой суммой, в конечном счёте завершившуюся крахом правительства и расчленением страны. Есть в этом стане и другие люди, и некоторые из них предпочитают сохранять анонимность.
Несмотря на определённые разногласия между ними, все они добиваются менее шовинистического подхода к политике в отношении России. Они с отвращением воспринимают ошибки США и хотят, чтобы они прекратились. «По моему мнению, тот факт, что мы последние 17 лет непрерывно воюем — это ненормально и омерзительно, — написал один из них мне в электронном письме. — И то, что наше политическое сообщество довело страну до такого состояния, многое об этом сообществе говорит». Вынужденные жить в суровом климате вашингтонской публицистики, когда шальная передовица может возвратиться в виде разгневанного сенатора, зачитывающего её на слушаниях о подтверждении их кандидатуры на какой-нибудь пост, эти люди всеми средствами гнут свою линию. Они коллективно выступали против отправки Украине оружия, считая этот шаг ненужной эскалацией идущей в стране опосредованной войны («Мы только что проиграли опосредованную войну в Сирии! — восклицал в беседе со мной Кофман. — С какой стати мы решили, что на Украине получится лучше?»), а теперь беспокоятся о распространяемых нынче слухах о возможном вторжении России в Прибалтику. Кофман сравнил американские опасения относительно российского вторжения в этот регион со столь же надуманными российскими волнениями по поводу наступления США в Белоруссии. «Я не знаю, как вы, — сказал он, — но вот я ни разу не слышал, чтобы в Вашингтоне кто-нибудь заявил: «Оба-на, Белоруссия! Это ж люксовая недвижка! Надо бы себе её забрать». Равным образом и россияне поражаются нашим мыслям о том, что они хотят захватить Прибалтику. У них это в голове просто не укладывается. Получается, они пойдут в Прибалтику, которая им не нужна, и начнут за неё воевать с мощнейшим военным союзом в мире? Это же безумие».
Для того чтобы преувеличивать такую угрозу, существует также и сильный мотив бюрократического толка. «Есть мнение, что благодаря этой угрозе подразделения Пентагона, которые раньше занимались борьбой против повстанцев в разных неприятных местах вроде афганской провинции Гильменд, смогли получить себе новую важную задачу, — говорил один скептически настроенный спец по России. «Сидеть в Прибалтике, Польше или Германии — куда приятнее. Прямо kayf», — добавил он, использовав русское слово, которое означает что-то вроде «блаженства».
Кофман считает, что сдерживание при помощи обычных вооружений на восточных рубежах НАТО в той или иной форме было бы небесполезным, но опасается, что такое сдерживание может вылиться в то, что теоретики в сфере международных отношений называют «дилеммой безопасности» — в ситуацию, когда действия, предпринимаемые вами для укрепления своей безопасности, вызывают ощущение угрозы у вашего противника, после чего он начинает укреплять свою, что вынуждает вас, в свою очередь, делать дальнейшие шаги для укрепления своей, и так далее, вплоть до войны. «Нужно быть очень осторожным в выборе мест для дислокации сил, — сказал Кофман. — Насылать пачками подразделения в какой-нибудь район в 20 минутах от Санкт-Петербурга нельзя. Не забывайте, что Россия — мощнейшая континентальная держава в Евразии. И россияне могут выставить больше подразделений на территории России — они там, вообще-то, живут, — чем вы можете на территории Прибалтики — вы-то там не живёте. Жёсткой конкуренции в этом плане можно не ждать».
Такие молодые спецы по России считают политическое и медийное внимание, которое сейчас уделяется России, крайне неприятным, и не могут понять, откуда оно берётся.
«Я — демократ, — рассказал один эксперт, беседовавший со мной на условиях анонимности, дабы иметь возможность говорить без экивок, — а Россия внесла вклад в поражение госсекретаря Клинтон — ну и, если говорить прямо, в нашу нынешнюю национальную трагедию. Мне сложно об этом не думать. Однако демократы смотрят на эту ситуацию как на политический шанс. И разговор сместился в область политического. Знать, что на самом деле происходит и что нам следует делать, они не хотят. Они хотят взять эту российскую тему и победить с её помощью Трампа».
Сотрудница Центра стратегических и международных исследований Ольга Оликер высказывает похожую точку зрения: «Раньше можно было долго и в деталях объяснять людям какие-то вещи , и они говорили: «Как интересно! Вы так хорошо это объяснили! Я теперь лучше понимаю, откуда русские идут». «Но, конечно, делать они ничего не делали, — отмечает она, — ведь Россия была вопросом второго или третьего порядка, о России никто не думал. Теперь же о России думают все, но деталей никаких нет».
По словам сотрудника RAND Чэрэпа, сложившийся после выборов политический климат сделал сотрудничество с Россией невозможным даже по тем вопросам, в которых оно было бы выгодным для обеих сторон. «Когда США и Россия работают вместе, они могут достичь таких высот, каких не достичь ни одной другой паре стран. Мы смогли убить бен Ладена только потому, что была создана Северная распределительная сеть! Этого добился Макфол — и ему часто приходилось иметь дело с людьми, которые ему выговаривали: «Зачем нам вообще вести с ними диалог? Они же ни за что в жизни не будут исполнять свои обязательства по соглашениям». Да даже мне однажды пришлось услышать: «Нам ни к чему носиться за Россией». Мы что, об отношениях полов говорим?»
Разница между этими спецами по России и большинством остальных заключается скорее не в том, как они смотрят на Россию, а в том, как они смотрят на Америку. По словам Оликер, США следует сосредоточиться на том, чтобы «контролировать спад своей гегемонии». Необъятные обязательства США перед заокеанскими партнёрами необходимо постепенно сокращать, и этот процесс должен быть медленным и организовываться ответственно. Количество денег, которые США расходуют на вооружённые силы, нужно опустить до исторически приемлемого уровня и пересмотреть с учётом реальных оборонных потребностей страны. Главным инструментом взаимодействия Америки с миром должна стать не военная мощь (она дорога, смертоносна и нерациональна), а дипломатия (она дешева и эффективна). Как отмечает Оликер, администрация Трампа в целом действует ровно наоборот.
Что до России, она является угрозой, но её не надо преувеличивать — с ней надо разбираться. «С ними надо говорить, — полагает Оликер. — Если мы не будем с ними говорить, всё будет намного хуже. Да, они взломали наши выборы. Вторглись ли они на Украину? Ага, вторглись. Но мы же постоянно говорим со странами, которые делают плохое. Мы должны с ними говорить — а в процессе беседы мы должны иметь в виду, что они себя злом не считают. Я не так давно давала показания в конгрессе и говорила: «Русские считают, что принимают оборонительные меры». А сенаторы такие: «Но мы же столько раз им объясняли, что мы им не угрожаем». Ребят, вы серьёзно вообще?»
С ней соглашается бригадный генерал в отставке Цвэк, который когда-то ждал прорыва советских войск через Фульдский коридор, а теперь преподаёт в Университете национальной обороны США. «До тех пор, пока не началась настоящая война, надо наводить мосты, — говорит он. — Некоторые утверждают: «С русскими дела у нас не как обычно». Но с русскими никогда не бывает обычно! Россия — единственная страна на планете, которая, встав не с той ноги, может нас с этой планеты сжить, пусть она при этом и сама пропадёт. А кризис может случиться и не в Прибалтике, и не в небе над Сирией, он может случиться в Охотском море. Там и у России куча военной техники плавает, и наша есть, и японская. Достаточно одного инцидента — случайности, которая кому-нибудь, кто много думает об угрозах, покажется намеренным действием. Если командиры не смогут по телефону или электронной почте сообщить, что, мол, «Было так-то и так-то», если кризисы теперь надо урегулировать только в Вашингтоне или Москве, то времени может и не хватить».
Но лаконичнее всего такую мысль выражает сотрудник RAND Чэрэп. «Чтобы в российско-американских отношениях случилось что-то нехорошее, нужно преодолеть весьма высокий порог. Масштабов, этак, ядерного Армагеддона — вот такой высокий. Вероятность такого исхода мала, — говорит он, — зато эффект от него будет большой».
После прихода Трампа в отношениях с Россией произошли кое-какие неожиданные повороты: до него ни один президент США не вступал в должность, будучи под подозрением в том, что его шантажирует Кремль. И ни один предвыборный штаб не становился объектом расследования в связи с возможным сговором с Россией с целью саботировать американские выборы. Впрочем, в других отношениях президентство Трампа вписывается в модель, обнаруженную опытным спецом по России и профессором Джорджтаунского университета Анджелой Стент, просто идеально: сначала — попытка наладить отношения с Москвой, затем — резкий спуск в ещё более глубокий кризис.
На протяжении минувшего года главным спецом по России в президентской администрации была историк и политолог Фиона Хилл, уроженка Великобритании и выпускница Гарварда. Опытный научный сотрудник Брукингского института, президентом которого после ухода Клинтона стал Строуб Тэлботт, Хилл имеет в своём активе книгу «Господин Путин», тщательную и не сказать, чтобы совсем чёрствую биографию российского президента. В этой книге Хилл вместе со своим соавтором Клиффордом Гэдди выступает за то, что другой историк назвал «стратегической эмпатией» — понятие, подразумевающее попытку увидеть ситуацию с точки зрения противника (в данном случае — Путина). Более «ястребиные» спецы по России вроде Фрида подобные приёмы давно порицают. Однако насколько сильно влияет Хилл на нынешний политический курс, неясно. The Washington Post как-то писала, что президент однажды принял её за администратора и оборал; в другой статье того же издания говорилось, что именно Хилл стояла за недавним изгнанием из США российских дипломатов в ответ на отравление бывшего российского шпиона Сергея Скрипаля и его дочери нервно-паралитическим веществом.
Как бы то ни было, пространства для манёвра остаётся немного. Фрид достиг пенсионного возраста и покинул Госдеп через несколько недель после вступления Трампа в должность; Нуланд, не дожидаясь пенсии, ушла в отставку за день до его инаугурации. «Прийти на работу в день инаугурации и быть вынужденной делать разворот по НАТО, России, Германии, брекситу… Я этого сделать просто не смогла», — рассказывала она. Но дело их живёт. Летом конгресс — отчасти в качестве реакции на расследование возможного сговора между предвыборным штабом Трампа и Россией, — подавляющим большинством голосов поддержал инициативу по лишению президента полномочий по освобождению России от санкций Фрида и Нуланд. Отныне снять эти санкции может только конгресс. По словам одного спеца по России, инициатива конгресса превратила конфронтацию между США и Россией в вопрос «организационного» характера. «Президент теперь — как капитан, который держит ни к чему не подключённый руль», — сказал эксперт.
В начале марта я обсудил политику в отношении России с высокопоставленным чиновником нынешней администрации, попросившим не называть его имя, поскольку ему запрещено общаться с прессой. Настю Рыбку, белорусскую работницу эскорта с блогом в Instagram, тогда только арестовали в Таиланде, но, к моему сожалению, мой собеседник о ней ничего никогда не слышал; вместо этого он сосредоточился на речи, только что произнесённой Путиным, в которой тот объявил, что у России теперь имеются супер-ракеты, способные обходить американскую оборону. «Он хочет нам сказать, что мы его не слушаем», — сказал чиновник о Путине, предупредив, что в отношениях США и России грядёт коренной перелом. «Нам нельзя не иметь ничего, кроме недоделанных санкционных законов. И накладывать на всех без разбору санкции, не обдумав последствия, мы не можем», — отметил он.
«Мы сейчас находимся в той точке, когда Россия оценивает угрозу таким образом, что считает, что ей нужно действовать на опережение, превентивно и очень агрессивно, дабы заставить нас отступить или же сделать так, чтобы мы не смогли предпринять согласованных усилий и дать сдачи, — продолжил чиновник. — И если мы сейчас не соберёмся и не попытаемся разобраться с этим вопросом, мы уже не сможем изменить траекторию, по которой развиваются наши отношения». Слово «траектория» после путинского видео о ракетах прозвучало особенно звонко.
Наша встреча закончилась, и я вернулся на улицы столицы. Из-за сильного американского норд-оста по всему восточному побережью вырубало электричество и отменяли авиарейсы. Закрылись школы, многие предприятия и часть учреждений федерального правительства; столица выглядела заброшенной. А я не мог понять, как мне оценивать свою встречу с чиновником администрации. В том, что это был очень сведущий и крайне компетентный человек, сомнений не было. Однако было сложно не думать о том, что для отношений между США и Россией этого было недостаточно. Чиновник в беседе со мной подчёркивал, что принял решение войти в состав администрации именно потому, что хотел предотвратить кризис: «Когда горит твой дом, нужно бежать его тушить». Но теперь этот пожар стал таким, что его нельзя будет унять ещё долго. В сообществе спецов по России те, кто когда-то был поборником мира, стали ястребами, а те, кто и так были ястребами, ощущали, что их правота была доказана. А вот небольшая группа диссидентов старалась не высовываться. Я спросил у одного из них, не чувствовал ли он себя одиноким. «Одиночество я ощущаю, да, — ответил он, — но я не один. Просто нам сейчас приходится говорить потише».
Одним из первых спецов по России, подготовленным американским правительством ещё в 20-х годах прошлого века, стал Джордж Кеннан. Правительство оплатило ему уроки русского языка в Берлине, а затем отправило его в Ригу, столицу только что получившей независимость Латвии, где он вливался в сообщество русских эмигрантов и изучал сообщения о состоянии экономики Советского Союза. В 30-х годах, когда между США и СССР наконец были установлены дипломатические отношения, Кеннан участвовал в основании посольства в Москве, а в послевоенное время стал одним из первых людей, чётко высказавшихся о советской угрозе. Но он также заботился о том, чтобы его родина не теряла самообладание. «Многое зависит от здоровья и силы духа нашего собственного общества», — предупреждал он в своей знаменитой «длинной телеграмме» в 1946 году.
Сегодня общество выглядит больным. Отсутствие деталей в российском вопросе и принятие России в качестве нового или хорошо забытого старого суперзлодея для США, наверное, легче всего осмысливать как симптом этой болезни. А пока обе стороны скрежещут зубами по поводу России, политики с экспертами, похоже, не желают признавать ошибки, совершённые в прошлом, и не хотят на них учиться. Многие внешнеполитические спецы жаждут возвращения статуса-кво эпохи Обамы — будто у американской внешней политики не было никаких проблем со времён холодной войны и ровно до 8 ноября 2016 года. «Я бы всё отдал, чтобы вернуть тот мир», — сказал мне один спец по России, критиковавший старую внешнеполитическую доктрину, предполагающую вмешательство в дела других стран. Но не исключено, что этот мир довольно скоро вернётся. Разве в конечном счёте идея не в том, чтобы его изменить?
Автор: Кит Гессен, преподаватель журналистики Колумбийского университета
Дата публикации 08 мая 2018 года.
