«С каждым днём было всё тяжелее»: жительница блокадного Ленинграда — о войне, голоде и патриотизме
Жительница блокадного Ленинграда — о войне, голоде и патриотизме
— Зоя Павловна, расскажите, пожалуйста, как для вас началась война? Где вы находились 22 июня 1941 года?
— Я была в городе Ломоносове (Ораниенбауме). Мы там жили. Были дома. И вдруг по радио раздаётся голос Левитана. Я до сих пор помню, его голос слышу, как он объявил войну. Моя мама, Наталья Ивановна, заплакала и папе говорит: «Павлушенька, только что (была. — RT) финская война, у нас в доме погибли двое мужчин...» Папа ей говорит: «Наташенька, всё будет хорошо, всё нормально».
— Что происходило дальше, в первые месяцы войны?
— С каждым днём было всё хуже и хуже, всё тяжелее. 23 января в шесть часов вечера я покормила папу похлёбкой. Он две-три ложки съел и говорит: «Зоенька, я не могу больше, не хочу, я на всю жизнь наелся». Он еле-еле дошёл до кровати. Я всю ночь около него сидела, и в шесть часов утра он умер от голода.
- Ленинградцы слушают сообщение о нападении Германии на Советский Союз, 22 июня 1941 года
- © Борис Лосин/РИА Новости
Ходили мы за хлебом в магазин — 125 граммов его было. И приходилось его караулить, держать руки, чтобы кто-то со стороны не выхватил хлеб. Один раз я со своей подружкой пошла по карточкам в магазин. Тоже в Ломоносове. Мы шли с ней через поле, плац был большой. И вдруг летит самолёт, и видим — падает бомба. А нас так учили: если бомба летит, то не убегайте, а вперёд бегите, навстречу ей, потому что её уносит. И мы побежали, прошли, опять побежали. И мы идём вместе с подружкой — и вдруг я иду, а её нет. Она к забору отошла, я подхожу, а она висит на нём мёртвая. Какие-то люди помогли её отнести домой...
«Всегда был на острие»: как дважды Герой Советского Союза маршал Пётр Кошевой защищал СССР от нацистов
Мы рыли окопы. В них жили, прятались по ночам, потому что там немцы-разведчики ходили. До войны сажали огород в Иликах, местечко такое под Ломоносовом. Урожай собирали, капусту... Но с начала войны они срезали всё это, а кочерыжки оставались. И мы пошли их собирать, режем — и вдруг летит самолёт низко-низко. Лётчик смотрит, пулемёт выставил. Мы видим: он смеётся весело, пулемёт держит, но не стреляет. А здесь канава. И мы в эту канаву прыгнули и пришли домой все мокрые. Зато принесли кочерыжки домой.
— Родители еду, хлеб отдавали детям?
— Конечно. Папа с мамой — они всё разделили... Я не помню, чтобы они вообще когда-то ели. Вот какую-то из муки похлёбку делали жиденькую. Они нас кормили всех.
— Какая была обстановка в начале блокады? Как всё происходило?
— Помню, лошадей приводили раненых в начале войны, которые еле ходили. Предлагали: заберите, но все как-то смеялись. Их закапывали в верхнем парке, а когда началось это всё, их стали выкапывать. И очередь стояла, чтобы взять кусочек мяса от этих уже выкопанных лошадей, которые пролежали в яме какой-то срок. Я помню, что мой папа тоже выкапывал их.
Когда папу хоронила, был очень сильный мороз — -36 или -38 °C. Спасибо соседу — он сделал гроб, на тачку поставил, и повезли мы его на кладбище — это в Ломоносове, там, где Катальная горка... Там часовня была. Мёртвых тел было выше её крыши. До сих пор, когда я приезжаю туда, я вижу этих людей. Я вижу мёртвые тела. Туда, оказывается, всех свозили, кого не успевали хоронить. Потом я удивлялась, как же папу всё-таки похоронили. Дядя Федя сказал, что для этого он взорвал могилу.
- Жители блокадного Ленинграда набирают воду, появившуюся после артобстрела в пробоинах в асфальте, декабрь 1941 года
- © Борис Кудояров/РИА Новости
— Как вы сами начали принимать участие в войне?
— Как папу похоронила, я пошла добровольцем. Всего нас было пять человек таких. А перед этим мы заканчивали курсы Красного Креста и Красного Полумесяца. В Лебяжьем формировался военно-полевой госпиталь, и нас туда послали. Был там доктор Сенкевич — ведущий хирург, отец Юры Сенкевича. Нас выстроили всех. Так как мы были все очень истощённые, троих приняли, а двоих нет, в том числе меня. Сказали: «Мы её возьмем, а она умрёт». И они ушли на совещание, а когда вернулись, Сенкевич и говорит: «Вот эту девочку в зелёном платье давайте оставим». Если мы её отправим — она умрёт сразу. А второй врач, хирург тоже, и говорит: «Тогда и вторую давай оставим». И нас всех оставили в этом госпитале.
Так началась моя служба. Только сказали: «Положить этих двух в палату и кормить их через два часа понемножечку. Иначе они не выживут». И нас откормили. Через два месяца приходят в палату: «Где-то у нас здесь дистрофики лежали?» А Сенкевич говорит: «Да нет, здесь, кроме сдобных булочек, никого нет». И меня потом назначили палатной сестрой. Сначала я немного работала санитаркой. Потом организовали курсы медицинских сестёр, на которые я стала ходить. Тогда я была в звании солдата.
Потом меня взяли в операционную. Старшая операционная сестра Буся Телина была. Она и говорит: «Я хочу тебя научить». И всю войну я проработала потом операционной сестрой в этом госпитале. Вот так вот началась моя военная служба.
«Символ несгибаемости и героизма»: как Красная армия освободила Ленинград от блокады
— Как сложилась судьба ваших родных?
— Я из госпиталя отпросилась навестить маму. А оттуда поезда ходили один раз в сутки. Я приехала в Ломоносов. Мама лежит, она уже никакая была. И три сестры мои — Клава, Шура, Ирина. Мама сказала мне: «Не бросай девочек. Не выходи рано замуж и не обрезай косы». А мне в восемь часов надо было обратно возвращаться в госпиталь в Лебяжье. Поезда не ходили. И я пошла пешком. А мама осталась.
Я ушла, а через час она умерла. Прихожу на заставу перед Лебяжьим, там служил мой брат, и говорю: «Вызовите мне Водовозова Николая...» Моя фамилия тогда была не Романенко, а Водовозова. Идёт начальник заставы — он знал нас, приходил, когда мама с папой были живы. Он говорит: «Зоя, они трое суток назад должны были вернуться из разведки, но их нет. Не знаем, где они». И тогда он довёз меня на машине до госпиталя. Оставалось 4 км, а 22 км я прошла пешком. Оказалось, что спустя час вернулся брат с пленным генералом. Они скрывались в землянках, чтобы их там немцы не обнаружили. И их тогда всех наградили. А у меня врач, Татьяна Михайловна, хирург, спрашивает: «Зоя, как там?» Я ей рассказала. Она говорит: «Я завтра поговорю с начальником госпиталя, может быть, мы соберём какие-нибудь продукты и отправим маме». А мама моя уже умерла...
— А что было с братом, с сёстрами?
— Брат же уже служил в погранвойсках. В разведку ходил, пленных приводили, вот как генерала тогда. Он потом служил у Хрущёва всю войну. После войны в Киеве был, а после Киева — в Москве.
- Блокадный хлеб и хлебные карточки времён Великой Отечественной войны
- РИА Новости
— А как сёстры?
— Я вначале дома была, за ними ухаживала. А потом отдала их в детдом. Оттуда их отправляли на катерах... в Семёново Горьковской области. Между Петергофом и Мартышкином их катера разбомбили, и дети стали тонуть. Моряки каким-то образом их спасали. Потом мне написали, что младшая из моих сестёр якобы утонула. Но оказалось, что её выловили и на другой какой-то катер посадили. Их потом привезли в Горьковскую область. А мои врачи каким-то образом паёк собирали и отсылали в детский дом. Я этого не знала. Потом мне написали оттуда: «Спасибо, Зоя, вот так и так». Врачи, которые в госпитале работали, даже во время войны в детский дом посылали паёк.
— Это всем детям в детском доме?
— Да. Всем детям, не только моим. Просто посылали туда паёк.
— Почему, по-вашему, люди вели себя так, не сдали Ленинград?
— Потому что это наша Родина. Как могли люди сдать Ленинград? Столько было патриотов. Лежит в госпитале раненый — и чуть его подлечили, а он уже говорит: «Выпишите меня, мои друзья воюют там, погибают, а я здесь лежу. Я хочу воевать за Родину, за Сталина, за Россию, за Советский Союз». Вот такие были.
