«Я очень хороший депутат»: Пушкина о новой Госдуме и тех, кто препятствует закону о профилактике домашнего насилия
Пушкина о новой Госдуме и тех, кто препятствует закону о профилактике домашнего насилия
— Здравствуйте, Оксана Викторовна.
— Здравствуйте, Антон Вячеславович.
— Как вы относитесь к закону, который ваши коллеги пытались вчера продавить? Про то, как собачек убивают.
— Ты прямо на меня сразу наезжаешь.
— Нет, почему? Я же не на тебя, это же не твой закон был.
— Да, это не мой закон. Я отношусь... я отношусь.
— Не относишься.
— Это не мой закон.
— Ты вообще уже ни к чему не относишься.
— Я плохо отношусь, когда собачек уничтожают, равно как и кошечек. И я в этом смысле очень человек, ты знаешь меня, сочувствующий по всем параметрам.
— Оксана Пушкина смотрит на себя в зеркальце.
— Ну, я только зашла.
— А тем не менее мы уже в эфире. В пробках стояли, Оксана Викторовна?
— Да. Пробки какие-то совершенно нечеловеческие, но нормально. Я вообще не люблю опаздывать.
— Давайте рассказывайте, что у вас произошло?
— Можно на ты?
— Да, ну конечно, нам с тобой на ты, да.
— Непривычно мне с тобой на вы.
— Нет. Это я просто над тобой издеваюсь.
— Не надо. Я и так спешила к тебе.
— Над тобой и так все издеваются.
— Нет. Надо мной не поиздеваешься особо.
— Давай. Что произошло? Почему ты не идёшь в следующую Думу?
— Так ничего не произошло. Просто, когда одна из оппозиционных газет опубликовала эту новость, что идёт...
— Какая одна из оппозиционных газет?
— Которая существует в моём округе и которая на протяжении, по-моему, всех лет с тех пор, даже с Общественной палаты, по-моему, они меня так, знаешь, преследовали, все мои действия отслеживали, и они опубликовали. Я просто поняла, что надо идти ва-банк и лучше самой рассказать своим избирателям, чем потом будут появляться какие-то...
— Ну вот расскажи мне, пожалуйста, как это случилось? Тебя вызвал Воробьёв?
— Трагедии нет, трагедии нет.
— Нет. Я же тебе не говорю: «Ой, Оксан, расскажи, пожалуйста, как ты плакала четыре ночи».
— Да. Я не плачу...
— Вот тебя вызвал Воробьёв или позвонил Воробьёв.
— Нет-нет-нет. Никто ничего не вызывает.
— А как?
— Всё очень просто. Есть одномандатники, которые, безусловно, согласовываются с очень уважаемым человеком в партии «Единая Россия», губернатором. Так практически везде происходит. И я до Нового года уже узнала, что я не иду. Я с этим давно живу.
— А как ты это узнала?
— Так. А что тут, сложно, что ли?
— Я не знаю, как узнать. Я же в Думе не был.
— Приходишь на приём, ведёшь приём граждан, везде твои люди, мои друзья, мои коллеги. Я же оттоптала регион, ты же знаешь. Я же неформальный там человек, у меня там очень хорошие отношения рабочие, дружеские, меня дольщики приглашают в гости. Кого-нибудь приглашают? Меня приглашают.
— Да чёрт его знает.
— Никого не приглашают. Поверь мне. Можешь спросить. Поэтому я не могу там лукавить. Я так подумала, надо же. Ну, окей. Значит, та повестка, которую я веду...
— Ну подожди. То есть люди просто бесконечно тебе говорили, что Воробьёв тебя не поддерживает, Воробьёв тебя не поддерживает.
— Нет-нет-нет.
— А как это было-то?
— Просто, видимо, на нашем округе будет другой человек.
— Это кто тебе сказал?
— Слушай, какая тебе разница?
— Ну как это — какая мне разница? Всем интересно, как это произошло. Ты вчера написала в своём Facebook.
— Нет. Каждый раз это происходит индивидуально. В моём случае это было так. Мне сказали мои коллеги — и всё. Нет. Понимаешь, если бы я реально расстраивалась, я бы сейчас занималась самокопанием, я бы тебе объясняла, как это было. Да никак. То есть вот так.
— Ну то есть просто тебе твои, как ты говоришь, коллеги сказали: «Ты не попадёшь в следующую»?
— У меня другой путь, да.
— То есть ты не пыталась с Андреем Юрьевичем разговаривать?
— Нет. Я пыталась, я позвонила. Нет, я не позвонила, я написала. У нас очень действительно были хорошие отношения и есть, я уверена. Просто так бывает. Это же политика. И я ему написала. Он говорит: «Да-да-да, давайте к человеку, который занимается у нас выборами».
— Это кто? Это Михаил Кузнецов?
— Нет-нет-нет. Это какой-то... ты очень отстал. Михаил Кузнецов уже возглавляет ОНФ.
— А, он же в ОНФ.
— Да. Мой коллега. Вот, значит, я, по-моему, с ней встречалась.
— А кто это?
— Марина... Не помню.
— Это какая-то женщина, которая сейчас возглавляет политический блок в губернаторской команде?
— Да. Но и всё. Мы поболтали ни о чём.
— То есть он даже тебя не принял?
— Нет. Вот что меня заботит даже не по отношению ко мне. Мы с тобой из такой структуры довольно циничной телевизионной, где вот эти «Ах, он меня не принял»... Но есть люди, которых это задевает, люди, которые сидят со мной в Думе, они точно так же, как и я, знают, что они не проходят. Они оттоптали, термин этот запомни, этот регион вдоль и поперёк, они много сделали добра; и никто не позвонил, не пригласил, не поблагодарил. Это отвратительное отношение к людям. Я не хочу, чтобы так ко мне относились. Мне обидно за моих друзей. Среди них есть герои России, героями не разбрасываются. Поэтому ты знаешь...
— Ты имеешь в виду Подмосковья?
— Да-да. Это про мою команду. Я же не могу пройти, если человек оступился. Но тут прямо меня это всё перевернуло — не по отношению ко мне. Я найду себе место в этой жизни.
— Смысл в том — для тех, кто не знает, — что вчера Оксана Пушкина опубликовала в своём Facebook текст, в котором рассказывала, что она не пойдёт в следующую Думу, потому что Андрей Юрьевич Воробьёв, губернатор Подмосковья, отказал ей в поддержке.
— А теперь правильный ответ. Я написала, что я не иду от своего округа, 122-го.
— Да. О, как интересно.
— Да. Одинцовский городской округ, семь городов огромных. Небезразличные мне люди.
— Давайте расскажем Денису Майданову, который пойдёт, насколько мы понимаем, от этого округа. Вчера уже Денис Майданов после твоего обращения...
— Давай мы сделаем начало кампании. Давай.
— После твоего обращения он дал интервью Life.ru, где сделал каминг-аут, что это он — тот человек, которого поддерживает губернатор Воробьёв на выборах в Государственную думу в следующем созыве. Давайте расскажем Майданову, какие это города, а то он будет путаться, я уверен.
— Нет-нет-нет. Он запутается — это ладно. Он просто должен будет понять, что концертная деятельность закончилась навсегда. Мы ещё пока не понимаем, кто возглавит Думу, но то, что ты будешь сидеть...
— В смысле — сидеть?
— Я вообще всем хочу это рассказать.
— Имеется в виду в Государственной думе?
— Сидеть в Думе.
— Дай бог Майданову свободы.
— От звонка до звонка ты должен будешь посещать комитеты, ты должен будешь, если ты не хочешь прослыть биомассой, вести какую-то тему, ты должен будешь участвовать в этой Думе, потому что... Я не знаю, может быть, есть люди, которым неинтересно работать, и, может быть, он такой. Я просто знаю, что мало кто представляет, что там надо работать.
- © Скриншот RT Россия
— Нет. Я просто, я честно, я абсолютно без иронии говорю, что я сам не знаю, как нарезаны округа. И недавно с удивлением обнаружил, что город Можайск, например, тоже в твоём избирательном округе.
— Можайск, Наро-Фоминск, Краснознаменск, Власиха, Молодёжный...
— Апрелевка.
— Звенигород. Ну, городские округа, то есть это всё входит. Одинцово, Наро-Фоминск — сказала... То есть это огромная территория, порядка 500 тыс. жителей.
— Полмиллиона человек.
— Да. И 57 за меня проголосовали. Я абсолютно шла, будучи уверенной, что так и будет. Я, помнишь, очень переживала?
— Нет. Ты вот шла неуверенно.
— Нет. На праймериз я шла, да.
— Как мы с тобой всё время говорили, ты мучилась, что тебя подсиживают.
— Это правда. Нет. Было. Я не мучилась, это так было. Мы шли вдвоём от «Единой России».
— Так и должно быть.
— Тот парень... Я даже не вспомню его фамилию. Но он висел, я помню, везде по центральным этим самым, и вот тогда я звонила, писала: «Андрей Юрьевич, ну как же так? Ну как же так?» Он говорит: «У нас все флаги — в гости к нам. Будьте уверены в себе». Нет, вообще с Воробьёвым было одно удовольствие работать, то есть я действительно ему без ёрничества очень хочу выразить благодарность, потому что мы с ним много сделали.
Когда я была уполномоченным по правам ребёнка, вот всё инвалидное, так сказать, движение, ассоциация родителей и детей инвалидов — это прямо вот мои дети. Я знаю их по фамилиям в этой ассоциации. Можешь себе представить? Я точно так же к ним приезжаю в гости.
И если бы не Воробьёв... Я помню, мы с ним приехали когда в эту квартиру, где было очень много людей, детей этих странных, особенных... И я образами, мы с тобой творческие люди, так вот различаю картину, я увидела его взгляд. Это взгляд неравнодушного человека. Он абсолютно не ожидал увидеть то, что он увидел в этой комнате. И когда все говорили, что да ладно, у них у всех есть государственные центры, у этих детей, да только было бы желание... И они говорят: «Андрей Юрьевич, нет, в тех государственных центрах не то совсем, а мы хотим своё. Дайте нам помещение». И он сделал это. И в программной своей речи в тот год он сказал...
— Это в какой год?
— Это, по-моему, был 2014—2015 год, не помню. Он сказал, что теперь в каждом муниципальном округе будут либо студии для детей-инвалидов, либо центры. И так оно и есть. У нас «Доступная среда» — замечательная программа, и она хорошо работает по сравнению с другими регионами.
— Давай вот так. Как же так? Вот хороший человек, были хорошие отношения, действительно друг другу писали эсэмэски, и вот тут взяли тебя не номинировали и даже не позвонили.
— Ну, не мне же только не позвонили. Это такая манера.
— Вот соответствует ли это...
— Такая манера. Я просто и коллегам об этом говорю своим там, где я сижу, что так нельзя относиться к людям, ну просто реально, потому что у меня один есть приятель, ты его знаешь, наш общий. Он говорит: «Оксан, ты расслабься, люди — х** на блюде в России». Я говорю: «Нет-нет-нет, секундочку. Не для всех». Для меня нет. Не знаю, Антон, я не могу тебе это сказать. Я, честно, даже не понимаю. Может, это какая-то такая тактика. Может быть, это такая манера. Может быть, все в дирижабле давно или на другой планете.
— Вот ты же сама с ними общаешься каждый день. Они на другой планете или не на другой планете? Андрей Юрьевич на другой планете?
— Андрей Юрьевич — нет, он топчет территорию. Я не думаю, что он на другой планете. Может быть, он всё-таки... Понимаешь, мы же всегда хорошо о людях хотим думать, во всяком случае я.
— Я не знаю. Я — нет.
— Я всё-таки, я на этом попадаю, я во всех влюбляюсь сразу. Какой он хороший. Мне говорят: «Да ладно?». Я говорю: «Ну, глаза у него красивые. Посмотри». Поэтому я хочу думать, что ему некогда, что для него сегодня — это ещё не время, что, возможно, нас вызовут и поблагодарят. Может быть, не он, но руководитель партии. Поэтому...
— Руководитель партии у вас кто? Неверов?
— У нас Брынцалов возглавляет заксобрание.
— Ты Подмосковье имеешь в виду?
— Да-да-да.
— То есть тебя и Брынцалов устроит?
— Нет, меня просто устроит, если мы посидим чай попьём, скажем: «Ребята, здорово было. Вот это удалось, это — нет». Я бы так сделала. Я бы пригласила всех, кого сейчас уже вот... И нас бы познакомили.
— Хорошо. Как ты думаешь, ты всё-таки наверняка это анализировала, почему же всё-таки выбрали не тебя, а Майданова? Вот ты так много сделала для своих избирателей, действительно жители Подмосковья тебя любят, а главное — знают. Это очень важно. Ты не просто поёшь песни, ты действительно занималась каждым жилым домом от Можайска до Апрелевки. Что же такого ты сделала не того, что вдруг решили выбрать не тебя?
— Нас таких, которых решили не выбрать, много. Практически состав будет обновлён здорово. Поэтому тут в каждом случае надо разбираться отдельно. Я просто думаю, что я веду уже федеральные повестки. Я всё успеваю, я и людьми занимаюсь своими, но все законы, которые я творю, — они пришли снизу, от моих избирателей.
— От твоих избирателей — это от жителей Подмосковья?
— Конечно.
— То есть и закон о беби-боксах, и закон о домашнем насилии тебе жительницы Можайска, что ли, наговорили?
— Нет. Закон о беби-боксах — это был мой депутатский наказ от врачей, поскольку у нас один из первых беби-боксов в Люберецкой больнице.
— Это не твой округ, замечу.
— Это неважно. Я же была уполномоченной по правам ребёнка, у меня большой охват.
— В Подмосковье?
— В Подмосковье. Мы уже спасли 55 детей, и все они в семьях. Кроме одного, один нездоровый ребёночек.
— И поэтому в детском доме, в интернате?
— Да. Все уже на следующий год идут в школу, поэтому врачи меня просили. Когда я стала заниматься этой проблемой, попав в Думу, я выяснила, что у нас в 16 регионах такие окна жизни, и они на полулегальном существовании. И когда приезжает проверка очередная...
— Что значит на полулегальном?
— Нет федерального закона. Вот приезжает проверка прокурорская, вот кто-нибудь из наших оппонентов нажаловался, врачи выходят, вот так берут руки, говорят: «Не дадим, не подпустим». Так было в Ставрополе. Они говорят: «А где закон? А где закон, который позволяет?» Нет закона. Отвалите. Мы закрываем. Но каким-то образом врачи находят способ оставить, звонят в исполнительную власть и так далее. Но это неприятно, это неправильно. Должен быть закон, потому что надо наводить порядок в этой сфере.
Пушкина призвала принять законопроект о домашнем насилии
— Давай так. Мы с тобой знакомы 150 тыс. лет. Мы помним, как ты шла в Государственную думу, и, в общем, совершенно очевидно, ничего не предвещало (хотя, может, и предвещало), что ты вдруг станешь, во-первых, самым популярным депутатом Государственной думы, а это так и произошло. Если посмотреть сейчас по цитированиям, наверняка...
— Ты гордишься мной?
— Я тобой очень горжусь. И я тебе честно скажу, сегодня было интервью... Я быстренько прервусь, я должен был делать интервью с одной антипрививочницей, которая всё время на нас с тобой пишет то в прокуратуру... Я забыл, как её зовут, это неважно. Мы должны были снимать фильм про антипрививочников — и с ней проговорить. Она на меня... Мне сейчас дверь выламывали менты московские, потому что она на меня написала 25 обращений в прокуратуру. И она мне сказала: «Слава богу, уволили вашу покровительницу Оксану Пушкину». И я на этих словах встал и ушёл.
— Они рады. Ой, как они рады. Они рано радуются.
— Но тем не менее. Никто, ничто не предвещало, что ты станешь, во-первых, самым популярным, наверняка даже популярнее Володина. То есть более упоминаемым, я имею в виду. А во-вторых, что ты станешь самым неудобным депутатом. Казалось бы, вот баба с телевизора, похожая на Снегурочку, вся страна знает, как она мучилась с пластическими операциями...
— Не-не-не. Не с пластическими — с уколами красоты, я ничего не делала. Мы ещё с тобой эту тему поднимем.
— Ну, неважно. Рожа была испорчена, потом она судилась, ходила всё время по домам каких-то... Алла Пугачёва бесконечная, Ирка Роднина подружка — вот это вот всё. И тут всё: раз — стала заниматься серьёзной повесткой и как-то неожиданно стала самым серьёзным депутатом, врагом всех каких-то православных активистов, этих людей, которые топят за традиционные ценности. Вот как это произошло? Как этот перелом в тебе произошёл?
— Да ничего не переломалось, Антон. Просто девочка повзрослела.
— Ну девочка давно повзрослела, Оксан, уже.
— Нет-нет-нет. Там происходят с тобой определённые вещи. Я же ещё окончила второй вуз.
— РАНХиГС.
— Да. Но у меня факультет был хороший. У меня факультет — национальная безопасность.
— Господи. Ты ещё и кагэбэшница.
— Практически да. Разведчица. Иноагент.
— Нет, наоборот.
— Ты же понимаешь. Поэтому мне стало всё понятно про страну, у меня «демографическая безопасность» был диплом.
— А что тебе понятно стало про страну?
— Что её надо защищать, интересы надо защищать. И демографическая безопасность у нас в опасности. И когда ты разбираешься в этом и понимаешь, что какие-то то ли советчики у нашего гаранта не те...
— У президента ты имеешь в виду? Чтобы люди понимали, вдруг ты кого-то...
— Либо люди совсем ретрограды, которые даже не могут взглянуть вот так в перспективу, а я могу, потому что я изучала этот вопрос. И я, собственно говоря, выстроила эту повестку. И с тех пор я её и... Я тебе объясню, что я имею в виду. Демографическая безопасность. Один из пунктов там — изменение роли женщины в обществе. Эту стратегию нацбезопасности писали очень серьёзные люди, очень уважаемые мной, но этот пункт надо просто вырубить, потому что мы уже живём в этом обществе. Если это будет для нас угроза, то мы погрязнем вот в этом патриархальном, совершенно жутком мире. Патриархальность и иерархия. Кто сильный в доме, тот и главный.
И агрессивность государства на самом деле зависит даже не от уровня, как развита демократия, или от количества религиозных конфессий, или от экономики. Агрессивность государства зависит от уровня насилия по отношению к женщине.
Поскольку у нас, да. Поскольку нас 54%.
— Да уже 60, по-моему.
— Нет, 54.
— Не всех ещё мужиков убили.
— Это очень серьёзная проблема. Я вчера была в Можайской колонии женской, и я тебе скажу, если мы не примем этот закон...
— О домашнем насилии ты имеешь в виду.
— Да, о профилактике домашнего насилия. Закончится всё очень печально.
— А вот расскажи про этот закон. Почему против него вдруг такая чудовищная кампания идёт?
— Вот этого я не ожидала. То есть для меня...
— Что вы такого там написали-то?
— Для меня было не так очевидно, насколько консервативные силы проникли в страну. Ультраконсерваторы.
— Проникли в страну. То есть опять пиндосы во всём виноваты?
— Захватив госуправление. Да. Абсолютно точно. Всё дерьмо оттуда, Антон.
— Господи. Ужас.
— Потому что я там работала, я знаю. Вот всё, что происходило в 1994—1995 годах в Америке.
— То есть всё американцы завезли.
— Вот в Канзасе человеку, который практиковал, доктор, аборты, ему... Я помню эту историю, она потрясла всю Америку.
— А там были запрещены аборты, да?
— Да. Ему руки прокалывали. Потом, значит, в конечном итоге его убили в церкви, куда он ходил. И забрасывали эти госпитали всякими бутылками с зажигательной смесью, там пострадали очень много врачей.
— Хорошо. Что такого вы написали в этом законе о профилактике домашнего насилия, что всё общество так против вас встало?
— Это очень серьёзная история, о чём я тебе говорю. Потому что, помимо антиабортников, любителей ношения оружия и за оружие — это все организации, которые образовались там, Всемирный конгресс семей образовался там.
— Где там? В Америке?
— В Америке. У нас Институт Рокфорда.
— Вот подожди. Всемирный конгресс семей. Он существует в России?
— Да. У всех есть здесь свои организации.
— Это не иностранные агенты?
— Они — нет. А ещё CitizenGo, испанская платформа, которая со скоростью одной секунды пикала-пикала-пикала и обрушила сайты Госдумы и Совета Федераций. А содержание текста было одно: «Мы против закона о домашнем насилии, это разрушает семьи». Один текст — в течение часа сайты рушились.
— И он что, с испанского айпишника приходил, да?
— Конечно. Когда всё рухнуло, мы вызывали соответствующие службы. Очень просто проходило расследование, очень быстро, у нас умные ребята.
— Мне кажется, надо было позвать прежде всего расследование к тем людям, которые писали софт для ваших сайтов, которые так быстро упали.
— Нет. Дело не в этом. Они могут разрушить всё что угодно. То, что они госструктуры разрушили в этом смысле, — это вообще, я считаю, терроризм просто, но на них никто не пишет.
— А ты на них писала?
— Я написала письмо нашему руководителю службы ФСО. И более того, я сделала исследование, своё расследование журналистское, кто писал против нас петиции, какие издания публиковали дерьмостатьи в отношении закона, который даже не читан был тогда.
— Какие?
— «Катюша». Я даже их не хочу сейчас произносить. Зачем мы им будем, этим газетёнкам...
— «Катюша» про меня всё время пишет тоже.
— Ну так. Святое дело. Это же не по традиционным ценностям для них. Поэтому там был список из 16 изданий. Я всё это послала и сказала, что если говорить о реальной угрозе нацбезопасности — вот это консервативное лобби. И либералы, и консерваторы пришли к нам сюда и навязывают свою повесточку.
— А ты типа центристская?
— Я абсолютная.
— Ну то есть вменяемая баба, типа, да?
— Я вменяемая, за здравый смысл. Если делать партию, то надо делать партию за здравый смысл.
— Окей. Это вопрос к «Единой России». Мне кажется, «Единая Россия» должна была быть партией за здравый смысл.
— По логике, она партия центристская — и всегда так позиционировала. Но в какой-то момент эти люди, которым никто по носу не дал, как дали — хоп! — «Насилию.нет»*, организация, которая борется, собственно говоря, с домашним насилием. Но им-то не дали, и вот идут — и в Думу зайдут так или иначе. Нет ни левых, ни правых в России. Не надо ни консерваторов, ни либералов. Не нужно нам чужой повести.
— Ну они же есть.
— Так вы встряхнитесь, господа руководители нашего государства, и как-то подумайте...
— То есть ты предлагаешь запретить любое вольнодумие?
— Нет. Секундочку. Я предлагаю не раскачивать одну повестку и не раскачивать другую.
— Ты как Путин много лет назад. Давайте не раскачивать лодку. Ну что это такое?
— Конечно. Много лет назад было, кстати говоря, очень неплохо.
— Тебе не кажется, это такая лицемерная позиция? Ой, посмотрите, это всё из Пиндосии пришло, консерваторы.
— Какая лицемерная? Это очевидные вещи.
— Мне — нет.
— Как нет? Я тебе говорю.
— Мало ли что ты говоришь. Сейчас посади напротив тебя какую-нибудь православную активистку, она тебя тут же уличит во вранье.
— Она меня абсолютно ни в чём не уличит.
— Ты мне расскажи про закон о домашнем насилии. Что такого произошло? Что вы там такого понаписали?
— Поскольку консервативная повестка зашла очень плотно в нашу страну, соответственно, адептов много, они финансируются хорошо православными олигархами. Он не один, не произносим фамилии.
— То есть это не Константин Малофеев?
— Там не один.
— Или это в том числе Константин Малофеев?
— В том числе это православные олигархи, конечно, которые поддерживают всяческие фонды, ходят во всяческие фонды. Поэтому там всё очень хорошо с финансированием. Они продемонстрировали, когда они с ружьём и выходили с плакатами «Нас жгли», «Нам говорили, что мы иноагенты» в разных городах. То есть вот тут я поняла, в каком состоянии сегодня наше общество. Вот тут я поняла, что действительно всё запущено. И запущена повестка, такой маховик консерватизма.
— Оксан, что написано такого в законе о семейном насилии, что это вызвало такую реакцию?
— Повестка такова. Кто сильный в стране, тот и главный. В доме главный мужчина.
— Вот ты говоришь, повестка, повестка... Но бабы против закона.
— Домашнее насилие, профилактика домашнего насилия заключается в следующем: если ты поднимаешь руку на свою женщину или на свою мать...
— А если на своего мужчину женщина поднимает?
— Без разницы. У насилия нет пола абсолютно и возраста. По цифрам 80% — женщины, потом идут старики, а потом дети. Мужчины 4%. Значит, если ты поднимаешь руку, то соседи, друзья, это всё входит в юрисдикцию закона, кто угодно может позвонить, если она не может, и вызвать полицию, которая должна будет, обязана приехать по закону и выдать тебе первую карточку так называемую.
— Какую?
— Охранное предупреждение, которое позволяет сразу же полицейскому по этому закону принять меры.
— А сейчас полицейский не может, что ли, приехать?
— Нет. Он сейчас может приехать.
— Просто он не хочет.
— У него нет механизмов для профилактики. Сегодня нет механизмов в законе для профилактик. У нас про посадить и скрутить — у нас всё есть. У нас плохо приживается в стране вообще слово «профилактика»: здоровья, домашнего насилия, правонарушения и так далее. Полицейский опрашивает людей, что произошло, соседей. Если есть видимые ссадины и так далее, закон прописывает взаимодействие всех, межведомственное взаимодействие, а именно тут же снять побои. Она едет в травмпункт, дают машину, он её отводит — это всё будет. Ещё полицейские должны будут пройти учёбу, в этом нет ничего странного.
— Да полицейские сами такие же мужики, они бьют своих баб абсолютно.
— Значит, слушай, если бы я так подходила, как ты, я бы ничего не сделала.
— Ты ничего и не сделала.
— Я сделала очень много, Антон.
— Ну вот расскажи, что ты сделала. Закона же нет.
— Я написала закон со своими коллегами. Его отшлифовывали огромное количество людей, все профильные ведомства и министерства под руководством, рабочая группа была Галины Кареловой.
— Это Совет Федерации.
— Где, собственно, и закон остался.
— В Совете Федерации.
— В Совете Федерации.
— Галина Карелова — заместитель председателя Совета Федерации, правильно я понимаю?
— Да. Сегодня готовы практически уже и законы-спутники, которые нам необходимы. Например, закон-спутник. Сегодня есть закон об организации социальных учреждений, он так звучит примерно. Мы, голосуя за бюджет, сегодня уже туда идут федеральные деньги в том числе, в этот закон, обеспечение этого закона. Так вот туда вписывается одна строчка. Помимо разных социальных учреждений, туда вписываются кризисные центры для жертв домашнего насилия.
«Я сбежала, потому что в США невозможно добиться правосудия»: Богдана Осипова — о возвращении из американской тюрьмы
— Государство будет их финансировать?
— Да.
— Это уже прописано в бюджете следующего?
— Это закон существующий, это закон-спутник к нашему закону.
— У вас это федеральный закон будет — о домашнем насилии?
— Ну конечно. А какой он ещё бывает?
— Я не знаю, какие ещё бывают законы. Ты говоришь: законы-спутники.
— Антон, тебе нужен ликбез.
— Мне, безусловно, нужен ликбез, как и всем нашим гражданам. Я, в отличие от тебя, не являюсь депутатом Государственной думы.
— Надо разбираться. Ты приглашаешь депутата. Ты можешь понять, что есть федеральный закон, есть региональный закон.
— Я хотел сказать, конституционный закон. Я оговорился.
— Нет. Значит, федеральный закон о профилактике семейно-бытового насилия прописывает алгоритм, как действовать в случае, если беда. Закон начинается с определения. Прописано определение наконец, что есть семейно-бытовое насилие.
— А сейчас его нет?
— Нет. Мы декриминализировали ещё к тому же побои, поэтому статистики нет. Не потому, что нам врут МВД, почему у нас разнится статистика. У них просто определения нет, что считать. Побои декриминализованы. Понимаешь? Нет статистики.
— Я знаю, что побои декриминализованы, но там что-то другое криминализировано.
— Прописано определение. Второе — в законе обязательно нужно понять, кто входит под эту юрисдикцию закона, кто подпадёт. Например, полицейский приходит, выписывает тебе охранное предупреждение, тебя бьёт твой друг. Он тебе даёт: «Антон Вячеславович, вам». Ты говоришь: «Послушайте, дайте мне, пожалуйста, для моей мамы, сестры и, наверное, ещё подруги Оксаны». Потому что когда нас бьют или когда нас унижают, мы прячемся у этих людей. Так вот, эти люди тоже подпадают под юрисдикцию этого закона.
— И что дальше-то будет с этими людьми?
— Значит, два механизма профилактики. Охранное предупреждение внесудебное и охранное предупреждение судебное. Они отличаются, Антон. И третий момент профилактики — понятие преследования наконец появляется в российском законодательстве.
— То есть если муж тебя не оставляет в покое, ты уходишь к матери, например, а он...
— Ты уходишь в кризисный центр. Вот то, что я наблюдала в Астрахани. Там женщины с детьми разного возраста. А мы подходим к окну, я говорю: «А кто эти люди? Кто это стоит?» Руководитель кризисного центра говорит: «Это вот вторые половины». И вот они курят, вот они прыгают, бегают. Знаешь, такое ощущение, как цепные собаки.
— Они хотят вернуть просто своих женщин.
— Да. Но поздно, потому что...
— Точно поздно?
— В Астрахани отстроена система. Фактически они работают так, если бы был ещё и закон, то это было бы, конечно, великолепно. У нас есть система уже отстроенная. Благо есть такие визионеры, как руководительница этого центра. У них на первом этаже существуют курсы — и туда приходят мужчины — борьбы с гневом. И женщины могут прийти, но, как правило, это мужчины. Очень приличные парни. С некоторыми я говорила. Я говорю: «Зачем ты здесь?» Он говорит: «Вы знаете, я до греха не стал доводить». У них идёт строчка бегущая в новостных программах, что, если вдруг вы чувствуете в себе агрессию, — вот телефон, мы вас ждём. Он говорит: «Я просто понял, что я пришёл с работы, я чуть её не убил».
— Да. А там ты сидишь. Я понимаю.
— Нет. Что есть островок, где меня могут спасти. И есть уже эти курсы, всё прописано. Но это будет работать, когда будет прописана система в федеральном законе. Всё прописано, все взаимодействия, всех служб.
— Я почитал отзывы на твоё заявление об уходе, вернее, так: о нежелании баллотироваться от твоего округа. И большая часть людей, которая радуются этому, — женщины. Почему ты, защищая права женщин в России, вдруг стала главным врагом женщин в России?
— Это нормально. Я понимаю, что мы разные, и ты понимаешь, как это сложно — признать, что ты можешь потерять мужчину, а ты за него всю жизнь билась. А если закон этот будет, то так станет всё очевидно, что в принципе ты можешь в состоянии оказаться таком и понять, что это не разборки семейные, а насилие над личностью — и женщины в этом живут долгие годы. И, собственно говоря, закон вскрывает...
— То есть, если закон примут, только закон им мешал, что ли, понять?
— А как ты думал? Мы живём в таком состоянии долгие годы. «Жена да не убойся мужа своего». Папа — хозяин в доме. Роли поменялись, Антон.
— Честно говоря, я всю жизнь живу в мире, в котором только женщины всем руководят. Женщина командует в доме, кругом эти неполные семьи, где мама, бабушка...
— Более того, мы вас рожаем, начнём с этого.
— Меня, слава богу, вы не рожали непосредственно.
— Какая разница. Я надеюсь, тебя родила женщина, а не мужчина. Пока нет инцидента.
— Пока ещё да. Мало ли, сейчас такой мир.
— Вот. Роли меняются, и к этому придём. И это нормально, мы разные женщины. Я от этого не чувствую дискомфорта. У меня больше тех, кто меня принимает.
— Больше тех?
— Конечно.
— Вы проводили социологический опрос?
— Только они 20+. Мы сейчас 8 марта собрались очень спонтанно на площадке во «ВКонтакте». Праздник назывался «День независимости от мракобесия».
— От мужиков.
— Не-не-не. От мракобесов. Потому что мы все с мужиками, чтобы ты понимал.
— Вы как Манижа.
— А что Манижа? И ты против Манижи?
— Нет. Я вообще... Я сохраняю нейтралитет.
— Я не сохраняю нейтралитет.
— Ты за Манижу?
— Я абсолютно за Манижу.
— Просто я говорю, что вот эта вся феминистская повестка: мы, независимость.
— Экошизофеминистки, которые едут в босховский рай, — это тоже нормально.
— То есть шизофеминистки — это нормально? А когда православные активисты, которые финансируются из Техаса, — это ненормально?
— Значит, смотри. Все маргинальные элементы — это ненормально. Но если бы их не было, не было бы повестки. Поэтому мы их воспринимаем нормально.
- © Скриншот RT Россия
— Ну? Ты требуешь их запретить. Вот ты сейчас говорила: «Я хочу, чтобы не было ни левых, ни правых».
— Я хочу, чтобы мою страну не трогали. И повторю нашего уважаемого президента, «не раскачивали лодку». А для этого нужен баланс. Если вы их впустили, то вы должны их контролировать. Если вы сегодня либеральную повестку контролируете, делаете соответствующие законы, то контролируйте консервативную повестку. Вот я послезавтра иду на пресс-конференцию по запрету абортов... Да, я не договорила про «ВКонтакте». За десять минут два с половиной миллиона.
— Да это всё налив.
— Послушай, налив, не налив — я ведь хожу и гляжу в глаза детям в колледжи, в университеты. И я вижу людей, и я чувствую очень. Если говорить про какой-то божий дар, я очень чувствую людей. У меня другая публика со мной, конечно. Я — бабушка русской революции, мне 57.
— Ну, ещё не бабушка.
— Я бабушка. У меня уже внуки.
— Но пенсию ещё не надо оформлять. Мало ли у кого внуки.
— Но с нашей точки зрения я ещё тинейджер, потому что у нас в 35 теперь молодёжь.
— Мне уже, слава богу, 11 лет, как не 35.
— Когда меня спрашивают девятиклассники, когда будет принят закон о домашнем насилии, я понимаю, что я в правильном направлении иду. Когда мне студенты МГЮА Кутафина, юридическая академия...
— Да, я понимаю, на Кудринской площади.
— Приносят... какая разница. Это, может быть, из МГУ мне прислали законопроекты о сексуальных домогательствах, я понимаю, что это людей волнует. Люди хотят жить по правилам.
— То есть ты считаешь — поправь меня, если я не прав, — что твоя повестка более поддержана молодёжью, а вот такая консервативная — это для бабушек и дедушек? Так, что ли?
— Моей маме 81 год. Не потому, что она моя мама (у нас есть пункты, по которым мы, допустим, расходимся), — она за эту повестку. Да, она журналист, до сих пор работает. Наверное, это всё-таки связано.
— У меня мама гораздо более либеральная, чем я.
— Поэтому, наверное, к возрасту не стоит привязывать. Даже не потому, что это деревня, или это село, или город, потому что в моей родной Карелии, в городе Сортавала или ещё где-то, есть эти кризисные центры, где женщин спасают от домашнего насилия. Ещё когда этой проблемы не было озвучено, они уже спасали. И они на самом деле иноагенты, потому что в советской России тоже это не было признано бедой, трагедией, преступлением, поэтому денег не было на эти центры.
— Поэтому их давали...
— Помогали шведы, финны, норвежцы, которые рядом с моей родиной живут. Женские организации объединялись. Моя мама была в таких вот организациях. Поэтому я не думаю, что это возраст. Я думаю, что, поскольку всё-таки женщины всю жизнь так борются за вас, нас 54%, вас там всё остальное...
— Да уж вот именно. Поэтому нас так мало, что вы так сильно боретесь.
— Вы так попадаете в этот круг. «Кривой, косой, но мой, никому не отдам. Да пусть он меня лучше бьёт» — есть и такие. Да, наверное, я работаю на людей молодых, но новое поколение требует к себе другого отношения. Это, в общем, люди с достоинством, которые не позволяют себя унижать никому.
— Какие перспективы у закона?
— Хорошие. Он написан.
— Так. Это уже мило.
— Заканчивается подготовка. Он написан и в правильном ящике стола лежит.
— В чьём?
— У Валентины Ивановны Матвиенко.
— И Валентина Ивановна... Валентина Ивановна, где закон-то?
— Мы подумали, что мы оставим это на завтрак в новой Думе.
— То есть вы не готовы? Вы знаете, что Дума просто не примет этот закон.
— Конечно.
— То есть не надо врать-то.
— Четыре года...
— На завтрак новой Думе.
— Я и не вру. В этой Думе я сделала огромную работу. Я приняла весь удар на себя консерваторов. Я выдержала это с моими коллегами. Нас немного, но мы очень стойкие оловянные солдатики, и мы дописали, добили, дотребовали. Закон написан.
— А почему ты считаешь, что следующая Дума будет лучше, чем эта?
— Его надо вносить и обсуждать уже профессиональным сообществом.
— С каким?
— Ну, профессиональное сообщество — это депутаты. Мы законодатели.
— То есть вы считаете, что вы и есть профессиональное сообщество?
— А кто вы?
— Чёрт его знает. Вы народные представители.
— Моя профессия — депутат. Я народный избранник. Меня делегировали люди, мне платят зарплату за то, чтобы я дальше представляла интересы определённых людей.
— Люди вас за это и ненавидят, что вам ещё зарплату платят. Это уже второй вопрос.
— Ну а что, работать бесплатно, хочешь сказать?
— Я не знаю. Многие бесплатно работают в Мосгордуме же.
— Да. У них такие фонды депутатские.
— Муниципальные депутаты бесплатно работают.
— У всех регионалов есть фонд, и очень приличный. Они всегда с подарками приходят, а мы всегда с грамотами. Понял?
— То есть вы нищие. Понятно.
— На самом деле я свою зарплату действительно трачу на подарки детям, на всё остальное.
— Да чёрт с твоей зарплатой.
— Нет, не чёрт с моей зарплатой. Я считаю, что каждый труд должен быть оплачен.
— Сколько получают депутаты?
— Я — 300 тыс.
— 300 тыс. рублей. А что значит «я»? Вы по-разному, что ли?
— Конечно, по-разному.
— Как это?
— Вот. Вице-спикеры зарабатывают больше, я просто не знаю сколько. Я просто заместитель комитета. А первый зарабатывает больше.
— Типа 400, да?
— На НТВ я зарабатывала в 25 раз больше. Поэтому, когда мы говорим...
— В 25 раз больше.
— Ну, я была хорошо оплачиваемый человек...
— Все обсуждают мою зарплату, что я... Оказывается, Пушкина в 20 раз больше меня зарабатывает.
— А ты когда работал на НТВ?
— Я получал меньше.
— Наверное, потому что ты не совмещал шесть позиций. Я была ведущая, автор, продюсер, и только монтажёр со мной сидел, сорри. Извините.
— Ты просто получала не зарплату, а деньги от продакшн.
— Нет, я получала зарплату. Я состояла на зарплате.
— В штате?
— В штате, конечно.
— Ужас. Ты просто звезда, а я — лох.
— Нет. Ты тоже был звездой. Мы с тобой TV-див и TV-бой.
— Скажи, пожалуйста, почему ты считаешь, что следующая Дума будет прогрессивней?
— Я знаю, что придут такие, как я.
— Это с чего это?
— Просто я знаю, потому что я знаю, в регионах какая обстановка.
— Какая?
— Кого утверждают, кто выходит на передний план. Хорошая обстановка. Девчонки боевые.
— А мальчонки?
— Я по девчонкам сейчас, потому что мне принципиально важно... Вообще, закон о семейно-бытовом насилии, о профилактике принимался в тех Думах, в парламентах, где было 50 на 50, поэтому для меня очень важно, чтобы женщины шли в политику. Вы и так придёте, а нам надо помочь.
— Я — нет. Клянусь. Я не хочу.
— А кто будет интересы представлять? Вот кто твои? Вот я твои буду интересы.
— Мои интересы будет представлять Пётр Олегович Толстой.
— Пётр Олегович тебя отведёт в уголочек и скажет: «Слышь, ты, давай переобувайся срочно, иначе тебе хана».
— А что у тебя с Петром Олеговичем-то?
— Я не люблю такую манеру.
— Какую? Он же граф. У него нормальная манера. Я с Петей хорошо знаком. Что это ты показываешь мне?
— Посмотри, какой тон, какая риторика. Всех порежем и порвём. Это не моё. Это раз. Второе. Когда человек проходит и говорит: «И аборты вам запретим, и никакого закона не будет».
— Да он шутит просто.
— Послушай. Он шут или граф?
— Одно другому не мешало. Анна Иоанновна женила, как известно, князя Голицына. Князь Голицын был шутом.
— Я хочу тебе сказать...
— Я — шут, например. Ничего, мне это не мешает.
— Я абсолютно не шут гороховый.
— Ты не шут?
— Нет-нет-нет. Если ты так себя будешь ассоциировать, так и будешь жить.
— Ну и нормально, буду жить.
— Расслабься. Нормально, с достоинством, без фанатизма. Антон, Петя хороший парень.
— Я всё время про это говорю.
— Я не помню про профессию ничего, потому что я его видела во «Взгляде» мельком.
— Он был корреспондентом.
— И я помню, что, когда я делала «Женские истории» и мы Серёгой Кушнерёвым, царствие небесное, обсуждали это всё, он так проходил. И я помню, что он был очень высокий, худой и очень симпатичный парень. И думаю: надо же — Толстой, а я Пушкина. И мы очень в хороших были отношениях до той поры, пока он не встал в трибуну. И я с ним тоже могу договориться. У меня там, где дверь и есть люди, я со всеми могу договориться.
— Так в чём проблема-то?
— Но в какой-то момент, когда тебе говорят: «Женщина, твоё место на кухне», а это его риторика, и это может быть не буквально, но это его риторика, то я принципиально против. Это не про сегодняшний день. Поэтому, конечно, Петя — это консервативный уклон в Думе.
— Ты так считаешь, правда?
— А что, не видишь?
— Нет. Я считаю, что Петя просто циничный, нормальный парень.
— А это хорошо — быть циничным народным избранником?
— Я считаю, что адекватно относиться к окружающим процессам и смотреть на них с некой степенью иронии очень полезно, особенно в России.
— Ты знаешь, тогда не надо быть народным избранником.
— Почему?
— А в этом есть колоссальное противоречие. Ты знаешь, мне удалось объединить родителей в ассоциацию детей-инвалидов, многодетных. Благодаря мне существует две организации в Подмосковье многодетных семей, потому что надо было с ними работать. Мы сделали опять же много с Воробьёвым, благодаря его поддержке. Пробили бесплатную форму для многодетных, еда была у нас первая, питание в школах. Сейчас мы это делаем с детьми-инвалидами для того, чтобы доступная среда была доступная, а не просто для галочки и списанные деньги неизвестно куда. Я села в коляску, и с ребятами-инвалидами мы проехали практически всё Подмосковье. Для этого надо быть, в общем, визионером. Я — визионер, Антон.
— А Пётр Олегович — нет?
— А он циничный такой парень, так снисходительно относящийся... Ты же его так описал.
— Я совершенно не говорил, что Петя снисходительный. Я говорил, что Петя мне очень приятен.
— Я даже не думаю, что мы должны его обсуждать сегодня, потому что его нет. Я то же самое ему могу сказать в лицо.
— А мы не Петю обсуждаем. Мы тебя обсуждаем. Вот ты говоришь: «Я очень принципиальная».
— Я не Петя. Я человек сочувствующий. Я человек откликающийся. Я тот человек, которому звонят в любое время дня и ночи, и я сразу реагирую. Я веду приёмы так, чтобы у меня человек ушёл... Я не всё могу сделать, я не Господь Бог, я не всё могу сделать...
— Ты даже не губернатор.
— Я не могу устраивать людей на работу, сажать себе их сюда. Я считаю, что для этого ты должен сам всё-таки сделать какую-то работу, но всё, что касается людей в трудной жизненной ситуации, я пробиваю стену. Я прохожу сквозь стену.
— А тебе не кажется, что таким чересчур принципиальным отношением ты, в частности, лишилась депутатского места?
— Я ещё не лишилась ничего.
— Погоди. Вот, допустим, ты написала, что ты не будешь баллотироваться от 122-го округа. Это будет последний мой вопрос, не надо его за меня задавать. Но и твои избиратели от 122-го округа, жители Можайска и Наро-Фоминска...
— Наро-Фоминска, Звенигорода, Краснознаменска, Одинцова.
— И Одинцова, без тебя засохнут с этим Денисом Майдановым?
— Антон, дорогой, я не бросаю людей. Я правда не дружу ради передачи. Всех своих героев в основной своей массе я помню, мы до сих пор едем в одном поезде жизни. Точно так же и здесь. У меня федеральная сегодня повестка. Все законы, которые я буду принимать в новой Думе, а я там должна быть, Антон, я представляю большое количество людей...
— Какая сволочь. То есть ты не уходишь?
— Я должна быть в новой Думе. Такие люди, как я, должны быть в новой Думе, которые отстаивают свою позицию, умеют её отстоять, умеют её преподнести, преподать и, собственно говоря, эту повестку представить. Она есть.
— Кто же тебя изберёт-то?
— Мы посмотрим.
— Мы кто посмотрим? Федеральный список будет?
— Мы посмотрим.
— Хорошо. Закон о беби-боксах.
— Даже если я не буду в Думе. У меня сейчас такой колоссальный опыт, у меня такая сегодня огромная армия людей.
— Как Валентина Терешкова. Говоришь просто.
— Почему?
— «У меня колоссальной опыт». Женщина человек и пароход.
— У меня реально колоссальный опыт, потому что то, чем я занималась, это была непопулярная история. И когда ты сам ходишь про закон о беби-боксах говорить, сама топчешь определённые кабинеты, когда тебе говорят руководители твоей фракции: «Нет-нет-нет, сама-сама». И ты знаешь, я благодарна Володину. Он мне сказал: «А зачем тебе кто-то? Ты сама». И я сначала так...
— Кто-то — имеется в виду кто?
— В поддержку. И я сначала так думаю: ничего себе. Мне же ведь он дал, когда я пришла с законом о домашнем насилии.
Валютный размен: Володин заявил о постепенном снижении зависимости России от доллара
— Вячеслав Викторович?
— Вячеслав Викторович в поддержку Ирину Яровую и Павла Крашенинникова.
— Какая прекрасная. Паша прекрасный, какие прекрасные у тебя...
— На самом деле Ирина, посмотрев закон, тот, старый, который девочки принесли, которые бегали туда-сюда по Думе... Я говорю: «Идите ко мне». Она сказала: «Нет-нет-нет, я в это не иду». Честно, по крайней мере.
— Правильно. Потому что она почувствовала, что будут мочить.
— Да-да.
— А Крашенинников? Председатель профильного комитета.
— У Крашенинникова много других забот. И была такая прелесть, когда мы пришли на очередной съезд «Единой России», и он ко мне подходит и говорит: «Слушай, когда закон о профилактике будем делать, а то моя супруга вот...»
— А то я её бью.
— Мне задаёт вопрос. Поэтому мы обросли, на самом деле, уже единомышленниками-мужчинами, у которых дочери и жёны адекватные.
— Погоди. Я ничего не понял. Значит, Володин говорит: «Закон будет не только твой». Это будет закон Пушкиной, Яровой и Крашенинникова?
— Так не делается. Законы авторские, хотя я могла ведь не прийти, я пришла. Я говорю: «Вячеслав Викторович, вот беби-боксы. Вот я пришла в Думу».
— Подожди. Это ты пришла. Тебя никто не вызывал, например, в администрацию президента, никакой там Кириенко не говорил...
— Никто не вызывает. Ты сама звонишь или не звонишь.
— Вот ты даже на вчерашней фотографии специально, видимо, по АТС-1 звонила, да, чтобы правительственный телефон, чтобы все видели.
— Я по-честному, я как раз записывалась на приём в администрацию президента.
— К кому?
— По закону.
— К кому?
— Об иноагентах.
— К кому?
— Какая тебе разница?
— Очень интересно.
— Не надо. Зачем светить людей? Явки, пароли. Вот схожу — потом покажу фоточку и скажу: «Я была и добилась». Пока не добилась — не скажу.
— Хорошо.
— Вот, Антон. Потому все они ушли на крыло, а я продолжила одна. И я сначала так хотела пойти пожаловаться. Шеф, ты представляешь...
— Шеф — это Володин?
— Да. У нас один шеф.
— У нас другой.
— Вот. И потом думаю: нет, он прав. Зачем? Поэтому, когда ты говоришь, как я стала одним из популярных, я просто поняла...
— Да не одним, а самым.
— Что вот этим заниматься никто не будет.
— 450 депутатов. А знают двоих.
— Почему? Милонова знают. Наталью Поклонскую.
— Вот погоди. Смотри. Во-первых, у Поклонской тоже непонятное будущее в Государственной думе. Поклонскую знают не по законодательным инициативам, а по её такому, скажем, может быть, даже эксцентричному поведению, связанному...
— Можно я тебе скажу своё мнение?
— Хотя я к ней очень хорошо отношусь, например.
— Мы же с ней в «Матильду» схлестнулись.
— Как мы помним.
— Потому что это был, конечно, какой-то ад, какой-то сюр.
— Напомним зрителям опять же. Был фильм «Матильда» Алексея Учителя, моего тоже товарища.
— Моего героя, моего друга, моего соседа.
— Да. И против фильма «Матильда» активно выступала Наталья Поклонская, которая поддерживала тогда вот этого отца Сергия.
— Наталья Поклонская ходила по Думе со списочком, и подписи все ставили.
— Против фильма.
— Против фильма.
— Фильм, кстати, так и не показали на федеральных каналах, потому что его...
— Да. Но мы его смотрели, летая самолётами «Аэрофлота». Например, я. Ну, неважно. Я, конечно, была тогда в шоке. Я увидела «Сорок сороков», наконец, когда они приходили к ней с белыми розами, и вот это всё одинаковое.
— Очень интеллигентные люди, между прочим.
— Очень интеллигентные люди?
— Да.
— Я тебе сейчас фоточку достану. В храме Христа Спасителя они стоят такие, очень интеллигентные АУЕ**. Понимаешь? Про очень интеллигентных людей не надо.
— Вот тебе просто не нравятся люди. Ты ненавидишь людей.
— Почему? Мне не нравятся радикалы в любом проявлении.
— А гей-активисты радикальные тебе не нравятся?
— Я их не знаю.
— Как не знаешь?
— Я честно не знаю.
— Вот тебя всё время обвиняли в том, что ты поддерживаешь ЛГБТ-повестку и так далее.
— Послушай. Я люблю людей. Я могла родить гея, но не родила. Он у меня нормальной ориентации.
— Нормальной, говорит. Вот слушайте все, все гомосеки Руси.
— Нет. Ну, называется же это.
— Натуральный.
— Нет, не натуральный. Как это называется?
— Гетеросексуальной.
— Ты нетрадиционной, они — традиционной.
— Гетеросексуальный и гомосексуальный.
— Нет. Они называются «традиционная сексуальная ориентация» в переводе.
— Это у вас так называли в 1957 году, когда ты окончила школу.
— Вот ты просвещай. Где у нас сексуальное просвещение в школах?
— Погоди. Значит, ты... все обвиняют, что ты за пиндосов...
— Подожди. Про Поклонскую очень важно. Вот когда она с этими вот мракобесами, «Матильда», ужас, царь наш Николай... А тут я съездила в Крым, пару раз я была на экономическом форуме и просто ездила с таксистами, с людьми общалась.
— Её там все очень любят.
— Не то слово. И они сказали: если бы не она. Мы, говорит, видели в очереди этих людей, которые, по идее, должны были подхватить, которые прятались от нас и говорили: «Мы заболели, у нас больничный». А она взяла на себя это. И я считаю, что такими людьми тоже разбрасываться нельзя. Поэтому я признаю какие-то вещи очень искренне. Я ей сказала об этом. Мы с ней пересеклись позавчера в коридоре. Я говорю: «Привет от крымчан». Я говорю: «Наташ, ты большая молодец».
— Ты в «Миротворце»? В списке «Миротворца»?
— По-моему, да. Мы все.
— Я тоже в списке «Миротворца», естественно.
— Мне жалко, потому что у меня 50% крови украинской. Такое сочетание, как у меня, Оксана Викторовна Пушкина, в страшном сне нельзя было представить, но мама сказала: «Я хочу, чтобы осталась моя родина в твоём имени». Поэтому вот такая история.
— Вот я был у тебя на работе.
— Про геев давай.
— Ну, давай про геев.
— И сексуальное просвещение.
— Все говорят, что ты поддерживаешь гомосеков.
— Да. CitizenGo, испанская платформа, зайди к ним.
— Да я не хочу к ним заходить. Я домой хочу уже.
— Подожди. У них одно из первых. Нет, посиди. Одно из первых требований — против секс-просвета.
— Да. Почему ты за секс-просвет?
— Ну, это очевидные вещи. Потому что, когда я вижу 12-летних девчонок, которые... Они мне пишут письма.
— Господи. Прямо как на телевидении.
— Раньше я стояла у 17-го подъезда, они ко мне шли. А сегодня они мне пишут. Кому-то надо писать, если доверие есть, пусть пишут лучше мне.
— 17-й подъезд — это 17-й подъезд, вход в Останкино.
— Значит, 12 лет, и она беременная. И я её устраиваю в кризисный центр, который в Москве один. А нам удаётся сохранить этого ребёнка этому ребёнку. Когда я начинаю с ней разговаривать, я попала в эту группу, где эти девочки рассказывают психологу про свою жизнь. Ну, я реально уже не плачу давно, но тут у меня, конечно, слёзы навернулись. Я поняла, какая безответственность законодательная, когда дети просят, чтобы им рассказали, как правильно, а какие контрацептивы, а почему парням не выдавать в финальных классах школы презервативы бесплатно.
— Они маленькие ещё. Дети.
— Послушай. Маленькие... Сколько тебе лет?
— Мне, по счастью, уже...
— Зачем ты так быстро состарился, Антон?
— Мне 46 лет.
— Дети сегодня живут интимной жизнью.
— Да они и раньше жили.
— Нет. Извините, мы не так рано начинали.
— Да ладно, у меня даже одноклассница была, в 14 лет уже родила.
— Это единичные были случаи.
— Ну и правильно. А сейчас что, это не единичные случаи?
— Нет, не единичные случаи.
— Да наоборот. Потому что они слишком много знают уже.
— Нет-нет. Им надо рассказывать, как предохраняться, чтобы они потом не делали абортов. Потому что, с моей точки зрения, аборт — это одно из самых драматичных вообще событий в жизни женщины. Я делала. Я тебе расскажу. Это слёзы до того, и никакой тебя наркоз не спасает. Потом тебя ещё душит.
— Сколько тебе лет было?
— Мне было 20.
— А зачем ты сделала аборт?
— После этого у меня был один выкидыш, потому что это был аборт. Надо детям это всё рассказывать. После этого я сохраняла своего Тёму, я лежала восемь месяцев на сохранении.
— На сохранении?
— Конечно. Потому что я сделала аборт. Вот о чём надо разговаривать.
— А зачем ты его сделала? Почему ты его сделала?
— Потому что это было всё не от любимого человека, это был случайный секс... Потому что вы, мальчики...
— Нет. Потому что ты — развратница.
— Не надеваете то, что вам надо, вовремя.
— Развратница и извращенка.
— Нет. Потому что мальчики тоже бывают развратные и извращенцы.
— Тьфу.
— В этот момент нам просто очень хотелось любви. И что?
— Вот надо себя контролировать. Ты же не обезьяна, ты человек.
— Да? Секундочку. Молодость, она такая. А мы взрослые сегодня с тобой дядька с тётькой.
— Да уж дедушка с бабушкой.
— Ты ещё нет. Мы должны сделать всё, чтобы дети не влезали туда и не искали какие-то анонимные каналы. Я хочу, чтобы в нашем СПИД.Центре, который ты создал, спасибо тебе большое...
— Не я один, а с твоей помощью и вместе с нашей подругой Еленой Орловой-Морозовой.
— Потрясающий человек, профессионал.
— Я сегодня писал представление её к ордену Дружбы.
— Я могу присоединиться. Невероятный профессионал, да. Поэтому я хочу, чтобы к нам приходили. Если нет этого на государственном уровне, то у нас есть НКО, где детям расскажут как.
— Мы не рассказываем как. Мы боимся.
— Знаю, потому что есть закон, и это тоже категорически несправедливо. И вот смотри, у нас сегодня есть несколько законов, правоприменение которых доказало, что нужны поправки. Обратной силы закон не имеет, но мы абсолютно точно можем сформулировать поправки. Вот всё, что я сегодня делаю, я это делаю с законом про иноагентов.
— А что ты делаешь? Расскажи, это очень интересно. Я тебе сформулирую быстро этот вопрос. Я недавно попытался создать инициативную группу из НКО московских, таких известных: «Подари жизнь», фонд «Вера», фонд Хабенского. Как раз ровно для того, чтобы создать такое общественное мнение против закона об иноагентах. Не потому, что я конкретно против этого закона, но я против той повальности, с которой в этот список иноагентов попадают какие-то совершенно непонятные организации.
— А ты знаешь статистику, что 68% людей слово «иноагент» трактуют буквально?
— Как? Как враг?
— Ты абсолютный враг под прикрытием, а иногда и нет.
— Ну это же так и есть, нет?
— Нет. Как? Ты о чём говоришь? Мои женщины из Сортавалы или Вяртсиля. Знаешь такие названия?
— Знаю. Что же ты думаешь, я совсем дурачок, что ли?
— Про федеральный закон не знаешь, я уже думаю: господи!
— Я пошутил.
— Мои женщины не иноагенты. И Аня Ривина не агент.
— Ну как она не иноагент?
— Она не иноагент.
— А кто она? Это «Насилию.нет».
— Смотри, когда CitizenGo вмешивается в повестку Госдумы, которая работает над законопроектом о профилактике семейного насилия, — они не иноагенты. Аня Ривина, которая спасает жертв домашнего насилия, таким образом работая в повестке семейно-бытового насилия, она иноагент. Где справедливость?
— Но деньги иностранные берёт?
— Деньги иностранные она получила от ООН, как, впрочем, все государства о создании фильма планового. Мы же ещё не огородились зонтиками от всех стран, мы же ещё в мире. Нам что говорит президент? Интегрируемся. С женскими повестками, охрана природы и так далее. Вот я — амурский тигр.
— По счастью, ты человек.
— Я абсолютно занимаюсь этим фондом, я просвещением там занимаюсь, просветительской работой, я интегрируюсь в мир. Мы самые крутые, у нас тигры стали живы благодаря нашей работе.
— Вернёмся к закону об иностранном насилии.
— Об иностранных агентах.
— Да, господи. Иностранное насилие. Я уже совсем. Что ты ожидаешь от этой встречи в администрации президента?
— Этот закон надо, по крайней мере, дорабатывать очень серьезно. Начнём с того, что мы думали, мы делаем кальку, то есть затея была очень правильная, то есть мы там — м-м-м, а они тут — м-м-м. Но даже с определений. Там знаешь, как это звучит? То есть, если наших признают в этой формулировке иноагент как враг, там просто agent, агент. Понимаешь, начиная с формулировок, всё неправильно, я уже не говорю про всё остальное. Надо выводить вот эту деятельность, условно, природоохранную, те НКО, которые работают по защите семейных условно ценностей, репродуктивного здоровья, сексуального... Не надо сексуального, давай придумаем слово.
— Какое? То есть давайте как-нибудь лицемерно придумаем формулировочку, а на самом деле будем 12-летних девочек...
— Урок социальной гигиены. Не звучит. Да, секс-просвет. Секс-просвет так секс-просвет, начинаем с определения.
— Боже.
— А что? Тебе не понравились уроки социальной гигиены?
— Мне вообще всё нравится.
— Мне нравится. Уроки социальной гигиены. И ты туда про всё.
— Да и Путин говорил, что если делаете что-то хорошие, так берите, пожалуйста, иностранные деньги и не парьтесь. Но тем не менее всё равно, берёшь иностранные деньги — и всё, иноагент.
— По этому закону — всё.
— То есть это люди, которые принимают закон, они против Путина или что?
— Ты знаешь, в эпоху троечников, а мы живём в эту эпоху, профессионалов по пальцам сосчитать действительно можно. Я не исключаю, что люди, делая кальку, но люди по-английски плохо говорят...
— Даже вообще не говорят.
— Поэтому левой рукой. Левой рукой с каким-нибудь консультантом с Лубянки — это 100%. 99 оставим.
— На Лубянке, кстати, говорят по-английски нормально.
— Не все.
— Вам виднее, да.
— Я с ними училась. И, к сожалению, да. Просто я знаю тех профессионалов, которые были в советское время. Ты знаешь, я из города Петрозаводска.
— И что?
— И там люди, которые оканчивали эти вузы, приезжали, знаешь, отрабатывать надо было по три года после каждого вуза.
— По распределению.
— По распределению. И Петрозаводск с Калининградским вузом, в общем-то, и к Москве — это была самая быстрая ссылка и не самая противная.
— То есть да, не в Бийск?
— Да-да. Поэтому там скапливались люди, которые потом здесь работали и в советское время, и в России в серьёзных кабинетах. Это были экстра-класса профессионалы. Когда я училась в своём вузе РАНХиГС на факультете нацбез, я, конечно, была в некотором плане шокирована. Но они пришли учиться, и я за них порадовалась. То есть совсем низэнько-низэнько было иногда. Так что...
— Хорошо. Ты идёшь в админку. Ты зачем идёшь? Ты думаешь, что закон отменят, что ли, или что?
— Я так ходила и с беби-боксами, и с семейно-бытовым насилием, и с гендерным равенством. Для начала ты озвучиваешь вещи, до которых у людей — не потому, что они плохие или они равнодушны — у них реально есть масса других проблем. И кто достучится, тот и в дамки. Вот я приду, как я приходила. А вы знаете вот эти цифры? Вот как началась история о семейно-бытовом насилии? Это было несколько ходок туда. И постепенно-постепенно, потом смотрю, после похода стали появляться программы на эту тему. Это ведь очень важно — составить общественное мнение, подготовить к этому.
— То есть какой-то инструктаж такой есть?
— Есть никакой не инструктаж. Все мы работаем в системе координат — и понятно, что, если повестка сегодня... Ну вот я работала в «Женском взгляде». В стране, пограничной с нами, выборы. И понятно, что я в повестке.
— Пограничной с нами — это Украина.
— Да. Вот Януковича выборы я делала. Ругалась, кричала, видела, что там происходит. И это повестка. Поэтому мы все работаем в повестке.
— В смысле? Подожди. «Ругалась, кричала, видела, что происходит», но сделала программу про Виктора Фёдоровича Януковича?
— Да. Очень хорошую.
— Какой замечательный дядя Витя.
— Совершенно невероятный. И какая у него жена. Какие у него дети.
— То есть ты лицемерная тварь?
— Нет-нет. Я не так подходила к вопросу. Я отбрасывала всё и выбирала только отношения в семье, с детьми, чему учим.
— А там он, типа, зайка? Жену не бьёт?
— А так он типа. Но даже не такой он типа, а что вокруг уже происходило, и все это видели. У меня, конечно, огромные есть вопросы к дипкорпусу — и как можно было запустить эту работу в странах СНГ, какие безликие послы. Где сейчас Зурабов, ты знаешь?
— Он не самый безликий. А где сейчас Зурабов?
— Я хотела тебя спросить.
— Понятия не имею.
— Вот именно.
— Он был первым вице-премьером.
— Поэтому мы запустили эту работу. Вот всё, что происходит, мы виноваты. Надо было внедряться, надо было внедрять правильных людей, надо было работать, как работали в Советском Союзе.
— А почему ты считаешь, что Михаил Зурабов... В Советском Союзе людей целыми нациями сажали в эшелоны и высылали.
— В Советском Союзе сажали и высылали, но была дружба народов, в которую мы искренне верили.
— Ну, Оксана, дружба народов, тоже какая-то дружба народов. Ничего не было.
— Всё было. Мы были в лагерях пионерских, мы танцевали, я все танцы знаю народов мира, понимаешь. И это было во мне с детства.
— Отлично. Почему ты считаешь, что Михаил Зурабов — он серая моль, а ты такой правильный человек, которого внедрили бы?
— Нет, секундочку, я не моль...
— А он — моль.
— Потому что я свечу и свечу.
— Светлячок ты наш. Господи.
— Светлячок. Человек Зурабов, при котором, собственно, происходили вещи...
— Михаил его зовут.
— О которых он, наверное, говорил, но никто не предпринимал, видимо, ничего. Может, наблюдали со стороны, надо было бить в колокола. То есть время сегодня персоналов экстра-класса.
— Таких как ты.
— Я профессионал, Антон. Я реально профессионал. Более того, я стала очень добротным законодателем, законотворцем. Я очень хороший депутат. Ты знаешь, почему я говорю «я»? Это многих раздражает. Говоря «я», я беру на себя ответственность. Вот я это могу и это. Поэтому ты со мной можешь жить спокойно, спать спокойно и дружить спокойно.
— Как сейчас отношения происходят с Европой и ПАСЕ? Может, действительно пора уже от этого ПАСЕ отвязаться?
— Не пора. Зачем?
— Ну, они зае... Извините.
— Да нет. Просто мы умные, мы можем заиграть их в свою игру.
— В какую?
— Знаешь, когда мы приехали первый раз, Кисляк, который возглавляет делегацию Совета Федераций...
— Зампред, да, он?
— У нас Толстой, а у них — он. Очень опытный дипломат, и он сказал: «Люди, давайте делать повестку объединяющую. Вот вам ночь — набросать». И это было здорово. Мы набросали. Поскольку я окинула взглядом этот завал, и там в основном женщины. И ты не поверишь, что было в женских туалетах, это очень интересно.
— Что, очередь?
— В Страсбурге в женских туалетах.
— Кокаин? Я стесняюсь спросить что?
— «Мама, вот смотри. Вот эти передачи, вот — это Оксана». Это были грузинки, это были украинки. Там не было вот этих тёрок, что называется. Там были абсолютно женские истории.
— В туалетах всё хорошо.
— «А вот Ира Роднина, мама, ты хотела посмотреть, ты помнишь?», «Ой, Ира, слезу мы помним все, эту слезу». И я помню, когда Ира вышла...
Также на russian.rt.com В Кремле прокомментировали взаимодействие России с ПАСЕ— А потом идёт, мразь, и требует, чтобы Россию выгнали из ПАСЕ.
— Секундочку. Вы же не используете. Вы — я к тебе как к представителю мужского населения. Вы не используете. И власти, которые...
— Нашла мужика, конечно.
— Секундочку. Ты для меня мужик. Я сексистский всегда говорю комплимент, ты для меня мужик. И я к этим мужчинам во власти: люди, используйте эту могучую силу. Чем женский взгляд от мужского отличается? Мы созидательны, позитивны, объединяющие. Нам не нужна война.
— То есть давайте лучше вместо Петра Олеговича прекрасного, Лёни Слуцкого отправим туда вот этих женщин, которые против собачек закон написали? Они же выдающиеся у нас депутаты.
— Они не нужны. Я их не знаю.
— Как не знаешь? Ты работаешь всё время с ними. Проработала там четыре года, ты даже не знаешь своих коллег.
— Потому что они закон про собачек написали — и больше я их не знаю. Они некоторые там сидят, и их не знаешь. Мне говорят: депутат. А я вижу, что у него, все значок же носят, значок.
— А ты не носишь значок?
— Нет, я не ношу значок.
— Потому что не хочешь одежду себе портить, что ли?
— Нет. А зачем значок? Я депутат. Меня знает мой округ. Зачем мне носить значок? Помнишь, мы носили? Ты носил комсомольский значок?
— Ну такой, очень недолго. Один год. Потому что потом комсомол закрыли.
— Вот. Мы носили какие-то там эти.
— Я и пионерский носил.
— Поэтому ты говоришь, кто эти... Нет, там есть очень достойные люди. Когда Роднина встала и за три минуты зал развернула к себе, когда мы приехали туда, это было очень круто.
— А как она его развернула, стесняюсь спросить? Танцевала?
— Она очень переживала, потому что ей за завтраком сказали. Знаешь, выезжают же все на женщинах. Валентина же Терешкова тоже вышла и сказала: «Мы хотим Владимира Владимировича». Выезжают на женщинах, на крутых женщинах, и мы держим удар. И ещё как.
— Я не понимаю. Ты сейчас хочешь сказать, что Путин выехал на Терешковой, что ли, я стесняюсь спросить?
— Не Путин выехал на Терешковой. А Терешкова вышла, молодец, и сказала.
— То есть Терешкова выехала на Путине?
— А могли бы попросить поставить. Или она бы сказала: «Слушай, ты знаешь, у меня есть эта мысль хорошая. Давай ты, Карелин, скажи». А Карелин сказал совсем другое. Поэтому выезжайте на женщинах, но слушайте нас.
— Я не очень понял. А что сделала такого Роднина?
— Роднина встала и сказала: «Я — человек, на победы которого вы все смотрели. Я одна тысяча такого-то года рождения...»
— Какого?
— 49-го. «Я выиграла три Олимпиады, десять чемпионатов мира, 11 — Европы. Я мать двоих детей и бабушка двоих внучек. Я не хочу войны. Мы сюда приехали для того, чтобы мир был без войны».
— Я как женщина, я как мать. Вообще, хотят ли русские войны? У вас повестка брежневская абсолютно, у Ирины Родниной.
— Так что в этом плохого, Антон? У нас 30% в стране матерей-одиночек. В мире ситуация не лучше. У нас дети-инвалиды, 40% детей-инвалидов. В мире ситуация хуже. У нас каждый десятый ребёнок — аутист. Это сегодня гигантская проблема, как этих детей адаптировать в мире. Это повестка международная. У нас репродуктивное здоровье, женское здоровье слабое.
— Я не понимаю, о чём ты сейчас говоришь. А параллельно Ирина Роднина там Обаму с бананом и обезьянку...
— А вы начинаете стучать в хрущёвской риторике по столу ботинком.
— Да это женщины всё. Убей собаку — это женщины всё. А мужчины как раз взяли и заблокировали.
— А мужчины — это маньяки. Мы сейчас с тобой договоримся.
— Бабы тоже маньяки, просто никто баб не ловит, потому что никому в голову не придёт, что всех убивают бабы на самом деле.
— У тебя извращённое представление совершенно о действительности.
— Да нормальное у меня представление. И тем не менее ПАСЕ. Ирина Роднина спасла нашу ситуацию в ПАСЕ.
— Не только она. И Света Журова.
— И Света Журова. Прекрасно.
— Их знают.
— Спортсменки-комсомолки.
— В ПАСЕ должны сидеть люди известные. Первое. В ПАСЕ должны сидеть люди с повесткой.
— В суд.
— А дальше ты начинаешь: где таких взять? Должны люди сидеть с повесткой. Там же комитеты. Там надо выступать. Там надо тянуть руку и говорить: «Секундочку, Грузия. Вот тут мы крутые. Хотите я вам покажу? Приезжай к нам. И забей на наши недоговорённости». Понимаешь?
— Они же не забьют. Давай серьёзно...
— Но это же не будет. Я тебе ещё раз говорю. Я бы ничего не сделала в этой жизни, Антон, если бы знаешь: «Нет, туда не попасть, это не сделать». Вот так звучат в основном. Вот всё, что я делаю на приёмах с избирателями, я начинаю с психотерапии: «Ты можешь всё. Я тебе сейчас помогу, но дальше ты сам». Нельзя так ощущать себя в этом мире.
— Хорошо. Что такого действительно у нас произошло в ПАСЕ, что нас чуть ли не выгонять оттуда собираются?
— А теперь главная новость.
— Не собираются.
— Я во втором составе ПАСЕ. Меня туда тихонечко убрали, потому что... не знаю почему. Поэтому я сегодня слежу за повесткой за кадром.
— Я у тебя спрашиваю просто как у депутата, а не как у члена парламентской ассамблеи.
— Я не знаю. Вот Пётр Олегович. Вызывай его сюда, он тебе расскажет.
— Я не могу вызвать Петра Олеговича. Петра Олеговича может вызвать только Вячеслав Викторович. Я могу только пригласить Петра Олеговича.
— Ну, пригласить, не цепляйся к словам.
— Пётр Олегович, мы приглашаем вас в эфир.
— Я в любом случае...
— А Леонида Слуцкого не надо? Он не имеет отношения к ПАСЕ?
— Он имеет отношение. Они оба имеют отношение к ПАСЕ.
— То есть и Леонида Слуцкого надо звать? Вызываю Слуцкого.
— Ну как можно собирать делегацию, когда везде практически все комитеты про гендерное равенство, про поправки бла-бла-бла, а у нас даже с точки зрения гендерного равенства делегация не про гендер.
— То есть одни мужики?
— В основном.
— У нас просто и в Думе одни мужики.
— Да-да. У нас везде одни мужики. У нас в правительстве одни мужики практически. Слушай, ну два вице-премьера. О чём ты говоришь? У нас один министр — женщина: культуры.
— Нет. У нас есть ещё какое-то министерство не сельского хозяйства... природных ресурсов, что ли?
— О чём ты? Посмотри. У нас министр, у нас два вице-премьера женщины. Нас 14% в Думе, в Совете Федераций — 15, по-моему. И всё.
— А вот почему так происходит? Это же интересно.
— Надо квотировать.
— Вот. Интересно. То есть надо насильно заставлять людей голосовать за женщин?
— Ну, квота — это история с любым переходным моментом. Тебе нужно. Тебя бьют и говорят стоять у плиты, рожать.
— Да кто тебя бьёт? Кто говорит? Стоять у плиты, рожать. Тебе же никто не говорит. Ты зампред комитета.
— Я фигурально тебе рассказываю о том, как складывалась женская доля в России; чуть-чуть лучше было в Советском Союзе.
— Лучше было?
— Лучше было, потому что все родители наши работали: и мамы, и папы. А нас с тобой в детский сад и ясли отправляли. А потом появилась возможность не работать, появилась возможность сидеть со своими детьми. Замечательно. У женщины должен быть выбор. Но в этот момент, когда у женщины у одной появилась возможность сидеть с детьми, и тут — раз! — и начинается политика, которая во всём мире: со стеклянными потолками, с разной зарплатой в одну треть. То есть эту активность женскую надо подхлестнуть. Подхлестнуть обычно. Так во всём мире делается, квотированием в партиях.
— Что такое квотирование? «Единая Россия» говорит...
— 50 на 50.
— А не то, что важны какие-то профессиональные навыки?
— Вначале переходный момент. Пойдут, наверное, все кому не лень.
— Это вот как ты.
— Но потом количество перейдёт в качество. Ну кому не лень...
— Ты же тоже пошла, потому что тебе было не лень.
— Нет. Я сознательно пошла. Я поняла, что в качестве уполномоченного по правам ребёнка в Московской области я сделала всё. Мне дальше не хватает рычагов, механизмов. Законодательство не совершенное. Куда ты дальше идёшь? В Думу. Можно было в заксобрание.
— Оксан, можно было в ЗАГС уже, а не в заксобрание.
— Но тут меня вызвал Воробьёв и сказал: «Вы мне нужны там».
— Господи. Видишь, а сейчас не вызвал тебя.
— Ну и что?
— Наплевать.
— Вызовет кто-то другой.
— Вот ты четыре года проходила в эту Государственную думу, в эти пыльные коридоры ужасные, уродливые. Я прямо ненавижу Государственную думу, просто как это выглядит.
— Слушай, я и Останкино не любила.
— В Останкине есть драйв, в Останкине есть ощущение сиюминутности, в а Госдуме это ощущение пыли.
— Это у нас было на НТВ — сиюминутность с хорошим ремонтом и так далее.
— Неправда. Никакого ремонта у нас не было.
— Эти дыры, там всё висит.
— Я не про дыры. Я про ощущение замшелости. Вот всё вот это. В девять часов утра тебе надо на это заседание, как Володин всё это ввёл.
— В 12.
— Как будто у вас это офис, а не Государственная дума, и как будто вы его сотрудники, а не народные избранники. Тебя это не унижает?
— Слушай, три дня в неделю ты можешь найти и посидеть в Госдуме и посмотреть, какие законы. Вот про собачек, например.
— При этом ты не знаешь, как выглядят эти женщины, с которыми ты проработала четыре года.
— Правда, я не знаю. Иногда их не надо знать. Если этот закон будет настолько противоречивым, или наоборот, в пользу, или, наоборот, его... Я посмотрю, кто эти люди и что они написали. Я так, увидела аннотацию.
— Ты не устала туда ходить?
— Ты понимаешь, я так живу, чтобы мне было нескучно, поэтому я занята от и до. Поэтому мне нескучно. Там есть, кто засыпает.
— Там большинство засыпает.
— Потому что им скучно. Зачем идти в Думу, когда тебе скучно?
— Вот и зачем люди идут в Думу?
— Каждый по-разному. Кто-то пенсионный возраст свой отрабатывает. Там реально ничего не нужно. Под тобой машина — у женщин, у мужчин — свои. У тебя телефон. Ты в принципе живёшь в хорошем районе.
— В смысле, женщинам дают машины, а мужчинам не дают?
— Нет.
— Как это?
— Так.
— Это же сексизм. Подожди.
— Да-да. Это привилегии.
— Погоди секунду. Как это? Мужчинам тоже дают машину.
— Нет. Машину дают только руководителям группы. В смысле группы комитетов, вице-спикерам и так далее. А так у нас женщины на машинах, а мужчины — все на своих.
— Да ладно?
— Да. Экономия.
— Да у вас же там полно машин. Весь центр...
— Я против. Я за гендерное равенство.
— Весь центр заставлен машинами госдумовскими.
— Так они своими заставляют.
— Да нет. Там с вашими номерами.
— Это женщины. Тебе так кажется.
— Значит, столько женщин.
— Нет. Просто стоянка маленькая.
— Да нет. У вас же там ещё стоянка на библиотеке Ленина. У вас же тоже там здание Государственной думы. Ты не в курсе?
— Я в курсе. Но только там частные номера. В основном все, кто приезжает работать, кто первый возьмёт...
— Да нет, ЕКР ваши.
— Да нет, нет, Антон. Я тебе говорю. Сидят у нас машины только для женщин.
— То есть ты считаешь, что тебе будет нескучно и в следующем созыве?
— Мне вообще не скучно жить. Мне реально нескучно. Мне так классно живётся, потому что я нужна своей семье. Если это будут не избиратели, то это будет какой-то круг людей, с кем мне очень кайфово.
— Ты вскользь обмолвилась, что председателем Думы ещё неизвестно кто будет. Что, ходят какие-то слухи?
— Нет. Тут слухов-то нет. Если продлят командировку, то будет Вячеслав Викторович Володин.
— Командировка это у вас называется?
— Да, это мы так называем. И у меня тоже продлят командировку...
— А если не продлят, то что?
— Кто-то будет другой.
— А с ним что будет?
— Я не знаю. Он баллотируется...
— В своём Поволжском округе.
— Да-да. Я тебе скажу. Он задал такую планку. Он же каждый день отчитывается в Instagram. Он сейчас завёл Telegram. И ты уже иначе не можешь.
— Господи. Вы все в Instagram, как бабки.
— Это не бабки.
— Зачем Instagram? Мы в Instagram. Делом занялись бы.
— За мной следят мои избиратели. Им важно, где я, потому что они меня ловят: «А, вы у нас. А вы можете зайти в наш центр?»
— Давай мы сейчас с тобой в Instagram сфоткаемся.
*Автономная некоммерческая организация «Центр по работе с проблемой насилия «НАСИЛИЮ.НЕТ» включена в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента, 29 декабря 2020 г.
** «Арестантское уголовное единство» (АУЕ, «Арестантский уклад един», А.У.Е.) — движение признано экстремистским и было запрещено по решению Верховного суда РФ от 17.08.2020.
